Прыжок над бездной (сборник) - Сергей Снегов

Панов уложился в пять дней. На исходе пятого дня Панов со скромным торжеством объявил: — Рой, я закончил наладку аппаратуры. Завтра приступлю к обследованию экипажа. У Роя так засела в голове уверенность в конечной неудаче всех научных исследований Шуры Панова, что он усомнился: — Значит, завтра? Значит, раздельно измерять силовые поля любви, дружбы, симпатии, ненависти, уважения, отвращения, зависти, негодования, возмущения, обожания, преклонения?.. — И так далее. Рой! Могу с точностью измерить любое психическое микрополе. В данном случае я ограничусь микрополями любви, уважения, дружбы, симпатии. Эти характеристики — главные психические составляющие коллективного поля экипажа. Так сказать, психоэнергетическая основа соответствия задачам экспедиции. — Психоэнергетическая основа соответствия задачам… Язык у тебя, Шура! Значит, завтра… Экипаж «Беллерофонта» явился в полном составе. Но Панов сказал, что за день может обследовать только одного, а остальных из помещения не гонит пусть любуются. Анджей Корсунский вызвался первым: капитаны только гибнущие суда оставляют последними, а во всех важных начинаниях их естественные места — впереди. Он с нескрываемым азартом натягивал на себя шлем с датчиками психополей, закреплял потуже электродные зажимы на груди и горле. Рой посмотрел подготовку экспери мента и ушел к себе. Вечером его посетил усталый Панов. — Все прошло блестяще, Рой. У Анджея сто двадцать любов любви к Армине, сорок три люба суммарного дружелюбия к остальным, пятьдесят восемь персональных любов к Альфреду — он его несколько выделяет среди других. — Что, что? Что ты обнаружил? Сто двадцать любов? — Любов. То есть единиц психоэнергетического поля. — Никогда не слыхал о такой единице. — Мы ее сегодня сами придумали. Неплохое название, не правда ли? Люб единица душевной симпатии! Можно, конечно, изобразить симпатии и в долях килограмма, и в динах, но специальное название лучше. По моей классификации простая симпатия — до тридцати любов, дружелюбие — от тридцати до шестидесяти, от шестидесяти до восьмидесяти — дружба высшей силы, до душевного слияния, после восьмидесяти — любовь. И вот по этой классификации Анджей любит свою Армину с силою ста двадцати психоэнергетических единиц. — Так сказать, любит с полуторной силой? Имея в виду, что начальная форма любви всего восьмидесятилюбая. Верно? — Да, очень сильное у него чувство. Рой. Анджей впал в настоящий восторг, когда прибор выдал энергозапись его любви. Армина тоже радовалась. Завтра на исследование идет она. Мы решили изучить каждую пару в отдельности, а после составить энергопаспорт их коллективной психосовместимости. Уверен, что она будет очень высокой — гораздо выше минимума, какой требуется для экспедиции. Это прекрасная группа! — Давай, давай! Держи меня в курсе каждого обследования. Сообщения об экспериментах теперь поступали к Рою каждый вечер. Панов все больше радовался. О том, что страсть Армины к Анджею достигает ста тридцати восьми любов, а общая приязнь к друзьям укладывается в пятьдесят четыре, Шура поведал с воодушевлением, но еще без ликования. Зато только этим словом можно было определить состояние, в какое его привело обследование Павла Бестерхауза и Дианы Жорес. — Ровно сто тридцать три у Павла и столько же у Дианы! Ты понимаешь, Рой? Идеальная супружеская пара! Павел и Диана всех древних влюбленных переплюнут по части психоэнергетического единения сердец. Классическое равенство любовных полей! В смысле обоюдной страсти, ты меня понимаешь? И столь же высокий уровень товарищества. Почти восемьдесят любов набрало их дружелюбие к остальным членам экипажа! Вот она, абсолютная психосовместимость с коллективом! Восторженные речи Панова поколебали Роя. Он уже почти поверил, что эксперимент, так не нравившийся ему поначалу, в отличие от прежних экспериментов Панова завершится удачей. Тем сильней его поразило, что двести тринадцать любов у Альфреда по отношению к Елене и сто четыре у нее к нему Шура объявил без энтузиазма. Он казался скорей озадаченным, чем торжествующим. — Кажется, ты сам не ожидал такого уровня любовного влечения, — заметил Рой. Панов вяло качнул головой. Он опять упирался глазами в пол. Так низко он опускал голову только при неудачах. — Конечно, каждому видно, что Альфред очень сильно влюблен в свою златокудрую Елену, — сказал он со вздохом. — Женщина такой красоты иных чувств у влюбленного не вызовет. И что она его любит меньше, тоже естественно. С чего бы удивительной красавице без ума влюбляться в хорошего, доброго, но, в общем, довольно заурядного парня? — Понимаю: твоему доброму Альфреду не понравилось, что она любит его на сотню психоэнергетических единиц меньше, чем он ее? — Что ты, Рой! Он от счастья не чует под собой ног. Ему сверх головы хватает, что она вообще его любит. «Я благодарен Елене за любое проявление любви ко мне» — так он признался. Но видишь ли, Рой… — Ничего пока не вижу. — Узнав эти показатели, Армина неожиданно обиделась. Павел с Дианой отнеслись спокойно, Анджею тоже безразлично, как любит Елена Альфреда, а тот Елену. Армина же возмутилась. Она прямо не высказывает своего негодования, но я угадываю ее состояние. — Какое, собственно, дело Армине до того, как влюблены друг в друга Альфред и Елена? — Сам ломаю над этим голову. Загадка. — Собираешься разгадывать эту загадку? — Если Армина не успокоится, ей нельзя стартовать с Земли. Ее состояние не для рейса в звездолете! Ужас просто! Какая там душевная совместимость, какое дружелюбие… Нет у нее сейчас ни того ни другого. — И что теперь? — Поговори с Арминой, Рой. Это единственное, что остается, — поговори! — Мне? Что это даст? — Очень много. Рой. Твоя известность, твое прославленное умение раскрывать любые секреты… К тебе относятся по иному, чем ко мне. Поговори, очень прошу! Она так тебя уважает! Рой с полминуты раздумывал. — Ладно. Пусть приходит. Не уверен, получится ли что, но побеседовать могу. Надо все доводить до конца… Будешь присутствовать. Можешь, по обыкновению, молчать, если мы с ней заспорим. — Буду молчать, — пообещал обрадованный Панов. — Молчать я умею, можешь не беспокоиться.

Было видно, что Армина готовилась не к простой беседе, а к спору. Она села в кресло напротив Роя, Панов уместился в сторонке, и начала первая. — Признаться, я удивлена вашим приглашением на беседу… Спрашивайте, я отвечу. — Панов говорил мне, что вы… — Да, он правильно говорил. Я возмущена результатами обследования. Я открыто об этом ему не говорила, но он угадал. — Что могло вас возмутить? Взаимоотношения внутри вашего маленького коллектива наверняка были вам известны и раньше. — Как понять — известны? Догадывалась, чувствовала — да. Но точно не знала. А теперь знаю точно. И это нестерпимо! — Расскажите подробней, что вас выводит из себя?.. Она волновалась, с каждой фразой все сильней. Очень многое ей нестерпимо. Начать хотя бы с Елены и Альфреда. Нежный, чувствительный мальчик без ума, без памяти, до смерти влюблен в свою беломраморную богиню, а она? Чем она отвечает на такое высокое, такое сильное, такое редкое чувство? Снисходительно принимает его! Иначе не назвать эти жалкие сто четыре люба! Разве это настоящее чувство — сто четыре в ответ на двести тринадцать? И как не пожалеть человека, как не рассердиться на его холодную подругу? — Но ведь их темпераменты — их личное дело! Разве можно им предписывать, с какой силой любить друг друга? Верно, все верно, — сила взаимной любви их личное дело, никто не вправе вмешиваться со стороны. Она и не вмешивается. Она ни единым словом, ни единым взглядом не показала ни Елене, ни Альфреду своего недовольства. Но остаться безучастной она не может. И это ее личное дело — быть ли равнодушной, негодовать ли, чувствовать ли возмущение… — Не совсем личное, Армина. Вы стартуете в уникальный рейс. И ваши настроения, даже невысказанные… Вот именно — ее невысказанные настроения! Всю жизнь, долгие годы провести рядом с парочкой, молчаливо осуждая одну, молчаливо печалясь о другом! Не слишком ли сильное испытание? Да и не только это! Нет, она не осуждает Анджея, что он испытывает к ней всего сто двадцать любов, в то время как она привязана к нему ста тридцатью восемью. Она знала и раньше, что любит его сильней, чем он ее. Она вообще считает нормальным, чтобы женщина любила сильней, такова уж женская природа, да и, согласитесь, Анджей заслуживает того, чтобы его любили беззаветно и преданно, он удивительный человек… Но все же сто двадцать любов, которые, она снова это повторяет, вполне ей достаточны, но они все же не равны Альфредовым двести тринадцати, даже и ста тридцати двум не равны, что у этих тихонь Павла и Дианы. И вот весь рейс, до старости, до кончины, думать о том, какие горячие слова, какие ласки расточает тебе твой муж, будущий отец твоих будущих детей, и знать, знать всегда, каждую минуту, что вся его пылкая любовь в объективном измерении не добралась и до той скромной величины, что у этой вон тихой парочки, сидящей напротив тебя за столом. Всю жизнь мучиться такими мыслями! Голос ее прервался слезами. Рой помолчал, потом сказал: — С таким настроением нельзя отправляться в дальний рейс, Армина. Она ответила с вызовом: — Именно, Рой. Сегодня я подала заявление, что отказываюсь участвовать в экспедиции. — Ваш жених не протестовал, не отговаривал вас? — Еще бы не протестовал! Это ведь его любимая мысль, что он положит начало поколению звездолюдей, родившихся вдали от Земли. Но отговорить меня он не смог. Я ему сказала, что если его незначительные сто двадцать любов все-таки искренни, то он не оставит меня одну на Земле. У вас еще есть вопросы. Рой? — Больше вопросов у меня нет, Армина.