Царь Федор. Трилогия - Роман Злотников

К тому же реально у меня сейчас под ружьем находилось всего пятьдесят тысяч. Остальных я распустил, как здесь говорили, «на жилое». Не хрен бюджет напрягать… Нет, даже на них у меня деньги были. Пятилетний чрезвычайный десятипроцентный налог принес в казну совершенно охрененную сумму — почти двадцать пять миллионов рублей. Около восьмидесяти миллионов гульденов. И мог бы принести больше, просто вследствие этих чудовищных сборов в стране сразу же начались напряги с серебром. Это означало, что суммарный оборот достиг умопомрачительной суммы не менее чем в пятьдесят миллионов рублей. Да у Голландии, самой на нынешний день богатой страны мира, всего лишь в два раза больше! Ну и что, что там населения, если считать и Соединенные провинции, и ту часть, что еще под испанцем, всего четыре миллиона, а у меня, как я уже говорил, — шестнадцать. Надо ж учитывать, кто с чего начинал… И вообще население — это ресурс, а не обуза. Уж я-то, имея возможность бросить взгляд из двадцать первого века, знаю это точно. Голландцам надо бы картошечки больше есть. Очень помогает…

Так вот, деньги на такую армию были. Но на кой черт держать столько людей под ружьем, если в войну я пока что ввязываться не собираюсь? До окончания, так сказать, всей программы военной реформы. Так что налицо у меня было только двадцать пехотных полков, общим числом штыков (здесь пока еще не изобретенных) в двадцать пять тысяч человек. Полный корпус артиллерии в шесть полков полевой артиллерии, три — осадной и десять крепостной, в коих численность личного состава была немного сокращена, поскольку незачем иметь такой большой обоз. Возить далеко заряды и снаряды в крепостях не требуется. И пятнадцать полков кавалерии, из коих шесть было кирасирские, а девять драгунские. Но вот вооружение и снаряжение для статридцатитысячной армии у меня имелось… ну почти. Ружей для пехоты было только на сорок пять полков из шестидесяти пяти, поскольку мои мастерские были неспособны делать более двадцати тысяч ружейных и карабинных стволов в год. Да и на эту производительность они вышли токмо пару лет назад. Но и это было очень добро…

Вся фишка в том, что две трети рядовых в пехотных и драгунских полках были… призывниками. Ну это я их так обозвал. То есть они приходили на службу на три-четыре года. Уж кому сколько хватало. А затем отправлялись обратно, откуда пришли. Пехотинцы по большей части были набраны из крестьян, из даточных людишек, ну и из посадских тоже. А в драгуны набирали служилое сословие да городских и низовых казаков. Вернее, служилое сословие набирали во все войска. Дворянин или сын боярский обязанбыл начать службу рядовым — стрельцом (я не стал вводить итальянский термин «солдат» [90]) или драгуном, но вследствие того, что служба в кавалерии считалась более престижной, основная масса служилого сословия шла в драгуны. Впрочем, в пехотных полках были свои преимущества. Там дворянину или сыну боярскому, как более мотивированному на службу, чаще всего удавалось гораздо быстрее продвинуться в командиры…

Так что за эти прошедшие после войны с Густавом Адольфом пять лет я сумел подготовить именно такое количество солдат. А также благодаря бесперебойной работе военных школ и академии — необходимое число офицеров, капралов, сержантов, ландпассатов, писцов, барабанщиков, горнистов, старшин, армейских лекарей и так далее. Вообще у меня в роте на восемь десятков рядовых приходилось двадцать две единицы старших начальников и командиров. Чуть меньше, чем в армии Оранского, где таковых было двадцать восемь, но мне и того хватало. Как-никак методики обучения в моей армии, как я надеялся, были чуть более продвинутыми. Один вон «обстрел» чего стоил. Ежели бы в моей Уральской вотчине рудознатцы не отыскали залежи селитры, именуемой здесь ямчугой, я бы на одном порохе в трубу вылетел. Ранее-то ее приходилось из-за границы завозить — из Персии да Англии…

Но, как бы то ни было, к концу года военная реформа, в принципе, была бы окончательно завершена. Ежели бы Густав Адольф напал нынче, то он бы так легко, как в прошлый раз, не отделался. Но на сие рассчитывать было нельзя. Шведский король уже два года как воевал в Германии, вовсю громя имперские армии, предводительствуемые ее самыми лучшими полководцами.

То военное столкновение, которое решено было даже и войной-то не объявлять, закончилось подписанием Ямского договора. По этому договору ситуация практически возвращалась к статус-кво. То есть шведы освобождали занятые ими Ям, Копорье, Корелу, снимали осаду с еще державшегося Ивангорода и… выплачивали России «за обиды» пятьдесят тысяч риксдаллеров. Я настаивал, чтобы русским купцам еще разрешили напрямую торговать с иностранцами в Ревельском порту, до коего уже были налажены торговые маршруты из Пскова и Новгорода Великого, а также им был бы разрешен транзитный проход через отвоеванную шведами у поляков Ригу, однако тут Густав II Адольф уперся рогом. Ну да еще бы — монополизация нашей торговли на Балтике приносила шведам по миллиону риксдаллеров в год… Поэтому переговоры были тяжелыми и долгими и закончились компромиссом. Шведам удалось отстоять сохранение торговых пошлин и сборов за проход русских торговых кораблей по Западной Двине (Нева и так была нашей), а мне — свести их к крайне незначительным величинам. Кои к настоящему моменту вообще были практически обнулены.

Густав II Адольф, перед тем как по примеру датчан ввязаться в свару в германских землях, решил обезопасить себя с этой стороны и прислал ко мне своего ближника Александра Лесли с объявлением об обнулении тарифов и просьбой подкрепить старый Ямский мирный договор еще и «сердечным согласием между христианскими государями». То есть как бы прямым обязательством одного короля не нападать на земли другого «на все то время, кое им Господь отпустит». Кому там у них пришла в голову эта идея, в коей по существующим правилам никакой необходимости не было (мирный договор же есть), — не знаю, но, как видно, этот человек меня очень хорошо изучил. Только договорменя бы точно не остановил. Ибо шведы уже раз нарушили действующий мирный договор. И, по моим представлениям, я вполне имел право ответить им тем же. А вот мое слово… Поэтому я было заартачился. Вся моя военная реформа как раз была и затеяна для того, чтобы подготовить армию, коей затем наподдать этим уродам. А кроме того, шведы затянули с выплатой пятидесяти тысяч риксдаллеров, к тому моменту заплатив лишь половину. Так что и формальный повод для начала войны у меня имелся. Но, как выяснилось, Лесли привез с собой недостающую сумму, а также еще двадцать тысяч компенсации за задержку. А я успокоился и подсчитал, что я теряю и выигрываю, согласившись со шведами. Как выяснилось — выигрываю я довольно много. Моя торговля сейчас уже буквально задыхалась вследствие малого периода навигации у Архангельска. Именно поэтому мои проекты насчет тушенки и остального волей-неволей лежали в долгом ящике. А тут появлялась возможность без всякой войны начать раскручивать балтийские торговые маршруты. Плюс в германских землях вовсю бушевала война. И народец бежал от нее куда ни попадя. Я тут с некоторым удивлением узнал, что слово «банда» здесь означает не разбойную ватагу, а является вполне официальным современным именованием отряда ландскнехтов, а Мародер — вообще фамилия одного из их предводителей. Ох, видно, оторвались ребятки… Так что, по моим прикидкам, существовала возможность, пока оно у них там не успокоится, заманить какое-нито число беженцев от войны на свои земли. А то людишек у меня все еще сильно не хватало…

Прикинув таким образом, я скрепя сердце подписал-таки запрашиваемое и даже пожелал шведам удачи. Ибо чем больше они порезвятся на германских землях, тем больше у меня прибавится народишку… Впрочем, этинадежды пока оправдывались не слишком. Армия у Густава II Адольфа оказалась довольно дисциплинированной, грабила не шибко, и немцы по большей части предпочли остаться дома. Через мои карантинные дворы, кои я открыл в Ивангороде и новом Охтинском остроге, что заложили у слияния Невы и Охты (вот и весь Питер), за те три года, что минули с подписания того пресловутого «сердечного согласия», прошло, дай бог, тысяч пять человек. Потому и запланированные более обширные карантинные дворы в Пскове, Ладоге и Новгороде Великом так и не были выстроены. Ивангородского и Охтинского вполне хватало.

Все прибывшие, согласно старому, еще времен Грозного закону, жили там две недели, за кое время писцы и дьяки выспрашивали у них, кто какому ремеслу обучен. Затем вновь прибывших распределяли по разным землям. В принципе, никаких особых ограничений не существовало, за исключением того, что, в отличие от прежних времен, я запретил селить иноземцев селами и слободами. Все иноземцы непременно расселялись одиночными семьями, а забота об их первоначальном обустройстве возлагалась на общинные советы. Поначалу случались неприятности. Так, двадцать семей из-под Штеттина чуть ли не бунт учинили, требуя дать им возможность поселиться всем вместе. Пришлось высылать стрельцов, имать мужчин в железа и проводить расследование. Как выяснилось, воду там мутил евангелистский проповедник, имевший над всеми крестьянами почти абсолютную власть, упускать которую ему дюже не хотелось. Вот и подбил мужичков на бунт. Проповедника и еще парочку его наиболее упертых подручных, кои по его приказу даже отходили палками тех из крестьян, кто не шибко хотели бунтовать, заковали в кандалы и отправили «на уральские руды», а остальных раскидали по одной семье по деревенькам трех новых губерний. Но затем все наладилось.