Атлант расправил плечи. Книга 3 - Айн Рэнд

В этот час, думала она, он должен быть дома после работы… если он работает… если у него еще есть дом… Она смотрела на запустение, облупившуюся штукатурку, закопченную побелку, отслоившуюся краску, выцветшие вывески обшарпанных лавок с нераспроданными товарами за грязными витринами, опасно провалившиеся ступеньки, веревки с непригодным для носки бельем. Кругом все заброшено, недоделано, оставлено без внимания, без присмотра, без ремонта — печальные свидетельства проигранных битв с двумя врагами: «нет времени», «нет сил». И она подумала: двенадцать лет прожил в таком месте он — человек, способный принести в человеческую жизнь столько света.

Одно слово пробивалось на поверхность ее сознания: Старнсвилл. Вспомнив его, она содрогнулась. «И это Нью-Йорк!» — невольно воскликнула она про себя в защиту величия, которое так любила, но тут же вынесла городу суровый, объективный приговор на основе того, что видела вокруг: город, который заставил его в течение двенадцати лет жить в этих трущобах, проклят и обречен разделить судьбу Старнсвилла.

И вдруг все это мгновенно потеряло значение, ее будто ударило током, все мысли смолкли, на душу пало молчание, исчезло все, кроме одного: она увидела номер триста шестьдесят семь над входом в ветхий доходный дом.

Я спокойна, подумала она, вот только время остановило свой бег, оно разорвалось и движется скачками, выхватывая разрозненные обрывки бытия; она помнила момент, когда увидела номер; потом, с перерывом, момент, когда увидела список жильцов в тускло освещенном подъезде, а в списке нацарапанные малограмотной рукой слова: «Джон Галт, 5-й этаж, в конце коридора»; затем момент, когда она остановилась в начале лестницы и, подняв голову, взглянула на зигзаг уходящих вверх перил; ей пришлось на время прислониться к стене, чтобы унять дрожь и страх перед окончанием неведения; потом момент, когда она начала подниматься и поставила ногу на первую ступеньку; потом возникшее ощущение легкости, невесомости подъема — без усилий, без сомнений и страха, лестничные пролеты уходили вниз под стремительными шагами, легко и неотвратимо вознося ее невесомое тело, окрыленное нетерпеливым ожиданием, заряженное решимостью и восторжествовавшей уверенностью в том, что катастрофа невозможна в конце этого подъема, для совершения которого ей потребовалось тридцать семь лет.

Наверху она увидела узкий коридор, стены которого направили ее к неосвещенной двери. В тишине под ногами скрипели половицы. Палец надавил на кнопку звонка, и где-то в неведомом бесконечном пространстве раздался его вопрошающий звук. Снова скрипнула половица, но где-то этажом ниже. До слуха Дэгни донесся далекий вой сирены с буксира на реке. Затем в ее сознании произошел очередной провал, и то, что последовало за ним, было не просто пробуждением, а возвращением к жизни. Два звука вытащили ее из небытия: звук шагов за дверью и звук поворачиваемого в замке ключа. Но она вернулась к реальности не ранее того момента, когда двери вдруг не стало и перед ней возникла фигура Джона Галта. Свет падал на него сзади, из комнаты, он был в рубашке и спортивных брюках. Он спокойно стоял в дверном проеме, слегка прогнувшись в талии.

Дэгни видела, как его мысль мгновенно постигла смысл мгновения, как она стремительно пронеслась над прошлым и охватила будущее, с быстротой молнии расставила все по местам, подчинив контролю логики, и к тому моменту, когда складка на его рубашке шевельнулась в такт дыханию, он подвел итог. Этим итогом стала лучистая приветственная улыбка.

Она уже не могла шевельнуться. Он схватил ее за руку и потащил в комнату; она почувствовала, как прильнули к ней его губы, ощутила сквозь пальто, внезапно ставшее чужеродной помехой, его стройное тело. Она видела, как смеются его глаза, снова и снова чувствовала прикосновение его губ; она обмякла в его руках, порывисто дыша, будто до этого на всех лестничных пролетах не сделала ни единого вдоха. Она зарылась лицом в ямку между его плечом и шеей, прижалась к нему всем телом, обхватив руками.

— Джон! Ты жив! — И больше она ничего не смогла ска зать.

Он кивнул, поняв, что стояло за этим восклицанием.

Затем он поднял ее упавшую на пол шляпку, снял с нее пальто; одобрительно улыбаясь, он окинул взглядом ее стройную дрожащую фигуру; любовно провел рукой по плотно облегавшему ее темно-синему свитеру, в котором она выглядела хрупкой, как школьница, и напряженной, как гимнастка.

— Когда мы встретимся в следующий раз, оденься в белое. Будет не хуже.

Дэгни вспомнила, что раньше так на людях не появлялась, что одета так, как в долгие вечера и ночи, проведенные без сна. Она рассмеялась: она никак не ожидала, что первыми его словами могут быть эти.

— Если, конечно, будет следующий раз, — спокойно добавил он.

— Что… что ты имеешь в виду?

Он вернулся к двери и запер ее.

— Садись, — сказал он.

Она осталась стоять, но тем временем оглядела комнату, в которой до этого ничего не заметила. В одном углу стояла кровать, в другом — газовая плита, мебель ограничивалась только самым необходимым, некрашеные половицы вытягивали комнату в длину, на столе горела лампа, в тени, за пределами очерченного лампой светового круга, — запертая дверь. За огромным окном отчетливо рисовалась черно-белая панорама Нью-Йорка, с угловатыми зданиями и россыпью огней; в отдалении высилась громада здания Таггарта.

— Теперь слушай внимательно, — сказал он. — У нас есть примерно полчаса. Я знаю, почему ты пришла. Я говорил тебе, что выстоять будет трудно и что ты, возможно, сломаешься. Не жалей об этом. Видишь, я тоже не могу жалеть об этом. Но ты должна знать, как действовать впредь. Через каких-нибудь полчаса здесь появятся агенты бандитов, которые следили за тобой, чтобы арестовать меня.

— Только не это! — простонала она.

— Дэгни, любой из них, у кого остались хоть крохи со образительности и знания человеческой натуры, поймет, что ты не из их числа, что ты последнее связующее звено со мной. Они, конечно, постоянно следили за тобой, приставив к тебе шпионов.

— За мной никто не шел! Я следила, я…

— Ты просто не могла заметить. В слежке они профессионалы. Тот, кто шел за тобой, сейчас докладывает своему начальству. Само твое появление в этом районе в этот час, мое имя в списке жильцов, тот факт, что я работаю у вас, — все говорит само за себя.

— Тогда бежим скорей отсюда! Он покачал головой:

Квартал уже оцепили. Они подняли по тревоге полицейских со всей округи. Я хочу, чтобы ты знала, что тебе делать и как держаться, когда они появятся здесь. Дэгни, у тебя только один шанс спасти меня. Если ты не вполне поняла то, что я сказал по радио о человеке, идущем посередине, то поймешь это сейчас. У тебя нет срединного пути. Но тебе нельзя принять и мою сторону, пока мы у них в руках. Тебе придется встать на их сторону.

— Что?

— Тебе придется встать на их сторону настолько уверенно, громогласно и последовательно, насколько позволит твоя способность к обману. Ты будешь заодно с ними. Ты должна будешь действовать, как мой злейший враг. Если ты так поступишь, у меня появится шанс выбраться живым. Я им слишком нужен, они испробуют все, прежде чем решатся убить меня. Все, что они отнимают у людей, они отнимают посредством того ценного, что есть у их жертв. Ни одна моя ценность не может стать их орудием против меня. Меня им шантажировать нечем. Но если у них появится хоть малейшее подозрение относительно нас с тобой, относительно того, что мы значим друг для друга, не пройдет и недели, как они подвергнут тебя жестоким пыткам — я имею в виду физические пытки — у меня на глазах. Я не намерен дожидаться этого. Как только я увижу, что тебе это угрожает, я покончу с собой, и они останутся ни с чем.

Он говорил без эмоций, тем же ровным рассудительным тоном, как всегда. Она знала, что он не отступится от своих слов, и понимала его правоту. Она поняла, что она одна может стать инструментом его гибели, тогда как все его враги бессильны. Он заметил, как она притихла, как в ее глазах появился ужас. Он слабо улыбнулся, кивнув ее мыслям.

— Мне не надо тебе говорить, — сказал он, — что, если я так сделаю, это не будет самопожертвованием. Я не хочу жить на их условиях, не собираюсь подчиняться им. Мне не улыбается мысль видеть твои страдания. Твои муки обесценят мою жизнь, лишат мое будущее света и радости. Я не собираюсь влачить жалкое, лишенное ценностей существование. Не надо убеждать тебя, что у нас нет моральных обязательств перед теми, кто держит нас под прицелом. У тебя есть моральное право на любой обман, какой только в твоих силах. Они должны поверить, что ты ненавидишь меня. Тогда у нас будет шанс остаться в живых и бежать, не знаю, как и когда, но это станет ясно, когда я получу свободу действий. Ты поняла?

Она заставила себя поднять голову, посмотреть ему прямо в глаза и кивнуть.