Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном - Иоганнес Гюнтер

Вспомните о борьбе Иакова с ангелом, — произнес он почти смущенно.

Я только постучал пальцами по столу.

Вы не согласны?

Согласен. Но я не знаю, ангел ли тот, с кем борешься, или…

Или?

Моя собственная глупость.

У него была странная, выразительная манера смотреть на собеседника как-то особенно тепло и в то же время с любопытством:

Ну, раз дело обстоит так, то вы свой путь найдете.

Нам с Генри, собственно, не составило труда уговорить

Гофмансталя сотрудничать с нами в «Корабле». Он обещал склонить к участию в журнале и барона фон Андриана, прекрасные стихи которого появились в «Листках для искусства». Поскольку он знал, что Генри был учеником Георге, то своих друзей, Рудольфа Александра Шрёдера и Рудольфа Борхардта, он не упомянул.

Рождественский вечер я провел в Мюнхене, в своем гостиничном номере, с крошечной елочкой, на которой горели две свечки. Хейзелерам я не хотел мешать, в такие вечера любящие сердца должны оставаться наедине друг с другом, без посторонних, чтобы лучше раскрыться друг другу. Я сидел у себя и писал письма маме, княгине и моему светлому хранителю-другу, патеру Лоттеру — и вовсе не чувствовал себя одиноко.

Мыслями своими я был уже в дороге. Гутенег написал мне, что будет 3 января вечером встречать меня в Дувре. Я уже предвкушал это свое лондонское приключение.

Предновогодние дни я снова провел у Хейзелеров. Я попросил Генри быть соредактором «Корабля», чтобы наши имена стояли рядом. Кроме того, я просил его принять участие и в осуществлении моих русских планов в издательстве Георга Мюллера.

Так наступил 1914 год.

2 января ночью я отправился из Мюнхена через Кёльн и Брюссель в Остенде, куда поезд прибыл с трехчасовым опозданием. Было уже совсем темно, когда маленький пароходик по бушующим волнам перевозил меня через пролив.

Едва наш кораблик причалил к пирсу в Дувре, на мой багаж набросился, осклабясь полусотней зубов, некто го- риллообразный и побежал с ним наверх. Нагнал я его уже у таможни. Так как я не говорил по-английски и не мог сказать носильщику: «Вагон первого класса, для курящих», — то поднял палец одной руки вверх, а палец другой приложил ко рту. И он меня понял.

Гутенега, однако, не было видно. Зато вдоль поезда бегал мальчишка, размахивая телеграммой и выкрикивая какое-то имя, — как потом выяснилось, мое, но я не смог узнать его в британской транскрипции. Гутенег телегра-

фировал, что ему нездоровится, и поэтому он не сможет приехать в Дувр, но будет встречать меня на вокзале в Лондоне.

Голодный и смертельно усталый, я прибыл туда около полуночи. На всякий случай я не стал ничего есть на пароходе, а в поезде вагона-ресторана не оказалось.

Гутенег в мехах и цилиндре стоял на перроне.

Могу я где-нибудь перекусить?

В Лондоне все закрывается в двенадцать. Но я думаю, у нас ты что-нибудь получишь.

Хорбери Крешент. Бэйсуотер. Длинная дорога по ночному городу. Потом обычный лондонский дом на одну семью. Легкий запах брикета из камина. Мне отвели третий этаж. Из бутылки виски, стоявшей на письменном столе, я, мучась от жажды, налил себе большой стакан и залпом выпил. Тут на лестнице, позванивая маленькими бутылками швепса, показался Гутенег. Он взглянул на пустой стакан с изумлением.

Уважаю! — был его комментарий. И он повел меня на второй этаж.

В теплой, ярко освещенной комнате меня приветствовала молодая блондинка в черной юбке и белой блузке модного венского покроя. Она говорила по-английски, я на русский манер поцеловал ей руку. Три года назад я видел ее в ресторане Хиллера в Берлине, в тот день, когда дважды неожиданно сталкивался с Гутенегом.

С того момента, когда я в три часа ночи поднялся на третий этаж в свою просторную комнату, я погрузился в легенду, составившую целый пласт моей жизни, начала которой я еще не осознавал, конца которой еще не предвидел.

Свое состояние я пытался обсудить с двумя шотландскими терьерами. Один был стар и мудр, другой юн и напорист, но оба меня не поняли. Ведь они владели только английским. Потом я каждый вечер, а иногда и днем, выводил их на прогулку. Они любили гулять со мной темной ночью.

И она это тоже полюбила.

Глава XII

В конце января на три дня приехал друг Гутенега д-р Отто Райхер, сотрудник историко-художественного архива города Граца. Невысокий, коренастый, с матовыми волосами и серо-голубыми умными глазами, высоким лбом и маленьким ртом над маленьким же, круглым подбородком, Отто Райхер был скорее кондовым штирийцем, чем типичным австрийцем. Ходил он тяжко переваливаясь. Отец его, служивший в магистратуре Граца, уже умер; мать принадлежала к кругу друзей Розеггера.

За день до нашего отъезда Райхер и Гутенег, который обычно не выходил из дома, исчезли и не появлялись до глубокой ночи. Мы с Эльзи долго катались по городу на автомобиле. На следующий день Гутенег и Эльзи проводили нас с Райхером до вокзала на Чэринг Кросс. Прощание было странным. На Викториа стейшн мы с Райхером пошли в вагон-ресторан. За окном стояла холодная февральская ночь, вся в ясных звездах.

За три дня мы сблизились, что было непросто, потому что едва Гутенег замечал это, как тут же встревал между нами со своими циничными венскими подначками. А Райхер был человек тихий, робкий, замкнутый; говорил заикаясь и так тихо, что иногда ничего нельзя было понять.

О чем говорят в двадцать восемь лет? О литературе. Здесь наши мнения почти во всем совпадали. Но мы много говорили и о Гутенеге. Он был ненамного старше нас — а мы с Райхером почти ровесники — и все-таки казался едва не развалиной. Совсем уже не работал, все только собирался начать. Давно уже ничего не рисовал, за последние годы написал только несколько стихотворений да страниц сорок начатого романа. Роман, без всякого действия, должен был быть автобиографическим, что тогда — как и сегодня — было модно, и состоял, собственно, из ряда афоризмов со слегка снобистским налетом. Типичное место из него — гимн зеленому (а не какому-нибудь там желтому!) шартрезу. Гутенег уже почти ничего не ел; на завтрак выпивал только чашку чая, чтобы потом уже перейти к джину, который едва выносил. Не было вечера, после которого его не доставляли бы в постель в беспамятном состоянии. Он был разбит и одинок. Всего заметнее это было по тому, что в Лондоне у него почти не было книг. Только несколько томов с иллюстрациями Обри Бердслея и, конечно, его «Yellow-Book», несколько английских романов да, странным образом, изданный у Георга Мюллера восьмитомный каталог Хуго Хайна и Альфреда фон Готедорфа «Biblioteca Germanorum erotica et curiosa», свод всей эротической литературы, изданный по-немецки, включая переводы с присовокуплением оригиналов. Не книга для чтения, таким образом, а скорее справочник для ученых, полная библиография эротической (и близкой к ней) литературы.