Исчезновение. Дочь времени. Поющие пески - Джозефина Тэй

он и, поднеся ее ко рту, сделал глоток. Рука, направляемая глазами, лучше адаптировавшимися к темноте, чем его собственные, забрала у него бутылку, а голос пожелал здоровья. Затем Грант вслед за своим неизвестным другом вернулся в освещенный зал. И сразу же увидел, как мистера Тодда тоже украдкой тихонько постучали по руке, и мистер Тодд тоже вышел в темноту, чтобы подкрепиться содержимым бутылки. Нигде больше такое происходить не могло, подумал Грант. Разве только в Штатах в годы «сухого закона». Неудивительно, что в отношении шотландцев к виски присутствуют одновременно и глупость, и лукавство, и скромность. (За исключением Стратспея, конечно, где зелье изготавливается. В Стратспее бутылку ставят на середину стола так же прозаично, как это сделал бы англичанин, может быть, только чуть более гордо.) Неудивительно, что они ведут себя так, будто, делая глоток виски, совершают лихой, чтобы не сказать дерзкий, поступок. Поразительное отношение, как хитрый взгляд искоса, среднего шотландца к своему национальному напитку может проистекать только от унаследованного от предков сознания запретности спиртного, запрета, наложенного либо Церковью, либо Законом.

Согретый добрым глотком из плоской фляжки, Грант терпеливо выслушал скучное выступление на гэльском Дункана Тэвиша, самоуверенное и длинное. Он представил собранию гостя, приехавшего издалека, чтобы поговорить с ними, гостя, который не нуждается в том, чтобы его представляли ни он, Дункан Тэвиш, ни кто-либо другой; гостя, подвиги которого говорили сами за себя. (Тем не менее Дункан довольно долго говорил о них.) Грант не уловил гэльское имя гостя, но отметил, что те, кто выходил наружу, стали проталкиваться обратно, когда раздались одобрительные восклицания, приветствующие заключительную часть речи мистера Тэвиша. Либо оратор действительно был гвоздем вечера, либо виски кончилось.

С ленивым удивлением Грант наблюдал, как от сидевших в переднем ряду отделилась маленькая фигурка, взобралась, цепляясь за рояль, на эстраду и направилась к ее центру.

Это был Крошка Арчи.

На Кладда Крошка Арчи выглядел еще более дико, чем на пустошах Клюна; его вид еще более не соответствовал обстановке, попугайная яркость его костюма поражала еще больше. На островах не носили килт, и среди всех этих мужчин в одежде из толстой грубой материи спокойных тонов он более чем когда-либо выглядел «сувенирной куклой». Без своего лихо заломленного балмораля с пучком травы он казался как бы неодетым, как полисмен без шлема. Волос у него было очень мало, и их жидкие прядки были зачесаны поперек головы, чтобы скрыть лысину. Он был похож на игрушку, вытащенную из чулка с не очень дорогими рождественскими подарками.

Однако приветствовали его с необыкновенным радушием. Грант не мог вообразить, чтобы кто-нибудь, помимо королевской семьи, каждого ее члена в отдельности и всех вместе, удостоился такого приема, какой сейчас был оказан Крошке Арчи. Даже если учесть действие выпитого на задние ряды, это было удивительно. А какая тишина наступила, когда Крошка Арчи начал говорить! Грант жалел, что ему не видны лица. Он вспомнил, что Бэлла из Льюиса не ответила на попытки Арчи у заднего крыльца обратить ее в свою веру, вспомнил, что то, что думал Пэт Рэнкин о Крошке Арчи, не могло быть воспроизведено на бумаге. Что же эти островитяне, отрезанные от мира и лишенные разнообразия впечатлений, которое только и может научить человека выбирать между одним и другим, – что эти островитяне думают о нем? Здесь присутствовал материал, о котором Арчи мечтал: наивные, восприимчивые, скромные, занятые самими собой люди. Их нельзя было поднять на восстание против правительства, этих островитян, потому что никто никогда по-настоящему ими не правил. Правительство, по их мнению, существовало для того, чтобы подкормить их различными льготами и чтобы выманивать у них налоги. Однако можно было попытаться взорвать лояльность островитян, сыграв на их изолированности; их оппортунизм можно было отточить выгодными соблазнами. На Кладда Крошка Арчи не представлялся тем удивительным ничтожеством, каким он выглядел на Лохан-Ду; на Кладда он был потенциальной силой. Кладда и все его острова-соседи могли оказаться в конечном счете базами подводных лодок, контрабандистскими точками, местами перехода, наблюдательными башнями, аэродромами, базами патрулей. Что думали островитяне о Гиллсасбуиге Мак-а-Бруитхаинне и его убеждениях? Гранту очень хотелось увидеть их лица.

Около получаса Крошка Арчи обращался к ним своим тонким раздраженным голосом, без страсти и без пауз, а они слушали, не издавая ни звука. А потом, посмотрев на ряды сидевших перед ним, Грант увидел, что они гораздо менее заполнены, чем в начале вечера. Это странное явление отвлекло его внимание от Арчи, и он попытался найти ему объяснение. Грант уловил некий слабый шорох в проходе между рядами 5 и 6 и проследил глазами за его продвижением. В конце ряда это движение материализовалось в виде стоящей Кэти-Энн, которая бесшумно, не привлекая к себе внимания и не отводя притворно застенчивого взгляда от оратора, двигалась сквозь толпу стоявших мужчин к дверям и, выбравшись наружу, исчезла.

Грант понаблюдал еще немного и обнаружил, что процесс диссипации аудитории непрерывно продолжается как среди сидевших, так и среди стоявших у стен мужчин. Слушатели незаметно исчезали под самым носом у Арчи. Это было так необычно – деревенские жители всегда ждут окончания представления, каким бы скучным оно ни было, – что Грант повернулся к мистеру Тодду и прошептал:

– Почему они уходят?

– Они идут смотреть балет.

– Балет?

– По телевидению. Это их самое большое развлечение. Все остальное, что они смотрят по телевизору, – это просто вариант чего-нибудь, что они уже видели раньше. Постановки, пение и прочее. А балет – это то, чего они еще не видели никогда. Они не пропустят балет ни ради чего, ни ради кого… Что в этом смешного?

Однако Гранта забавляла не страсть жителей Кладда к балету. Он получал удовольствие от того, каким необычным образом был обезоружен Арчи. Бедный Арчи. Бедный крохотный обманутый Арчи. Он был ниспровергнут арабеском, побежден антраша, разбит наголову плие. Это фантастически подходило к ситуации.

– Они ушли насовсем?

– О нет, они вернутся к танцам.

И они вернулись, все как один. Все, кто жил на острове, присутствовали на танцах: старики сидели вокруг, а активные участники своими дикими выкриками, казалось, вот-вот сорвут крышу. Это был менее подвижный танец, чем те, к которым Грант привык на материке, менее изящный; для горношотландской пляски нужны килт и туфли из мягкой кожи, которые позволяют танцору плясать беззвучно, точно пламя среди кончиков мечей. В островном танце было много от ирландского, много от мрачноватой ирландской скованности, когда танец является только упражнением для ног, а не ураганом радости, наполняющей человека до самых кончиков пальцев его рук, то и дело взмывающих