Гамильтон - Лорел Гамильтон

Не уверена, что Коломбина поняла, что происходит. Возможно, она решила, что это ardeur и захотела воспользоваться этой брешью, которая показалась ей нашим слабым местом. Она снова направила свою силу на паству, но сделала это так мощно, что предыдущая попытка показалась только разогревом. Тогда она просто притворялась, что ударила. А теперь ее сила пронзила вампиров, словно пылающий меч. Там, где он их касался, они начинали орать, и связи со мной и Жан-Клодом начинали рушиться. Такое впечатление, что она могла в буквальном смысле отрезать метафизические связи, как непрочные веревки.

Одна из вампиров, чья связь с нами была перерублена, с криком упала на четвереньки в проходе, прямо у моих ног. Не знаю, что она чувствовала, но ей наверняка было больно. Еще один протянул ко мне руку, его серые глаза были широко раскрыты. Он закричал:

- Мастер, помоги мне!

Но тянулся он не к Малькольму и не к Жан-Клоду, а ко мне.

Я взяла его за руку, даже не задумавшись. Его рука была больше моей, так что она обхватила мою полностью, но, едва он ко мне прикоснулся, как сразу перестал орать. Он вышел из-за скамейки и повис на мне. Он цеплялся за меня так, словно я осталась единственной безопасной гаванью в мире. Я крепко обняла его в ответ, и ощущение кожи Белль Морт ушло, сменившись ощущением реального мужского тела в моих руках. Девушка на полу подползла ко мне и вцепилась в мою ногу. И она сразу же перестала кричать.

Девушка обхватила наши ноги - мои и неизвестного вампира. Я принадлежала линии Белль Морт. Я знала, как унять боль. Я знала, как вернуть их, сделать их снова своими.

Я подняла лицо к сероглазому вампиру. Он наклонился ко мне, и я, взяв его лицо в ладони, приподнялась на цыпочки. Его рот нашел мои губы, и мы поцеловались. Губы его были сухими, нервными, напуганными, но я сумела сделать то, что раньше никогда мне не удавалось: смогла вызвать толику ardeur’a. Теперь-то я поняла, словно на меня внезапно снизошло озарение, что ardeur’у вовсе не обязательно быть океаном. Достаточно одной капли, чтобы только смочить губы. И я передала ему эту крохотную часть силы, вдохнула ее ему в рот. Обнаружила обломки того, что сломала в нем Коломбина. Она сделала это с силой, причинив боль, что должно было послужить предупреждением. Она показала им муки, огонь, способный сжечь и уничтожить их, если они не захотят ей повиноваться. Я же предложила поцелуй. Предложила нежность. Любовь, наконец. Если бы за несколько мгновений до этого я не попробовала на вкус силу Малькольма, мне бы это, скорее всего, не удалось. Но его намерения были настолько чисты и неэгоистичны, что ardeur словно обнаружил для себя новое блюдо. И я подала им это блюдо, предложила выбор. Я предлагала им спокойную воду и безопасность. Коломбина же предлагала насилие и наказание. Она угрожала. Я обещала.

Я отбила их поцелуем, прикосновением. Они скатывались со скамеек, а я шла между ними. Дамиан и Натаниэль помогали мне, продвигаясь через толпу, прикасаясь и целуя прихожан. Ardeur обрел мягкость, какой я никогда раньше в нем не чувствовала.

Сила Коломбины потухла, смытая волной доброты. Волной прикосновений и целомудренных поцелуев. Волной, предлагавшей помощь. Мы спасем вас. Мы заберем вашу боль. Коломбине стоило бы помнить, что эти люди отдали все, что имели, все, чем они были, чтобы о них позаботились, чтобы помогли утихомирить их боль. Эту приманку используют любые культы - обещание любящей семьи; то, что люди считают любовью. Но любовь - это вовсе не отсутствие боли, это рука помощи, протянутая в тот момент, когда ты переживаешь эту боль.

Коломбина растерянно вскрикнула и нарушила договор. Она потянулась к Джованни. Я почувствовала, как она прикоснулась к нему. Не рукой, а силой. Силой, которую мы отталкивали, и сила это внезапно сделала резкий рывок. Ощущение такое, будто над нами поднялась огромная приливная волна. Я повернулась и посмотрела в ту сторону, будто это можно было увидеть глазами, но, разумеется, ничего не увидела. А потом это «ничего» ударило. И это было, как стоять в середине огненного вихря. Каждый вздох означал агонию и смерть, но дышать было необходимо. Сила скользнула вниз по моему горлу, и мне захотелось закричать, но воздуха не хватало. Не осталось ничего, кроме боли.

Сквозь эту боль прозвучал голос.

- Я заставлю боль прекратиться. Подчинись, и боль уйдет.

Этому голосу я ответила несогласным воплем, но такой тип боли рано или поздно способен сломать. Рано или поздно, ты просто скажешь «да», «да что угодно», только бы она прекратилась.

Я смутно чувствовала шершавость ковра на полу подо мной. Я знала, что корчусь на нем от боли, но все остальные ощущения съедала боль. Зрение затуманилось, показывая мне лишь смазанные, отрывочные образы, словно боль застилала глаза. Чьи-то руки пытались удержать мое тело на месте, но оно не могло лежать смирно. Для этого ему было слишком больно.

Голос в моем сознании произнес:

- Отпусти, и тебе станет хорошо. Просто отпусти. Смирись… Они тебе никто; отдай их мне, Анита. Отпусти их.

Я уже даже не понимала, о ком она говорит. Не осталось ничего, кроме боли, но какая-то часть меня не поддавалась. Ощущение было такое, словно под моей кожей все превратилось в огонь и теперь пыталось прожечь путь наружу.

Чьи-то руки удерживали меня, и их было достаточно много, чтобы почувствовать. Руки были крепкими и реальными, и казались лучиком маяка в море боли. Я чувствовала эти руки, чувствовала их реальность. А значит… Свет, обжигающий свет, солнечные лучи слепили мне глаза, и я горела.

Я закричала, но тут что-то накрыло мои губы. Поцелуй… и в этом поцелуе чувствовался сладкий, мускусный привкус леопарда. Мой собственный леопард встрепенулся, почуяв этот запах. Солнце теплое и хорошее, оно вовсе не обжигает. Я воспряла вместе со зверем Мики, и два черных, покрытых шерстью создания закружились в танце, поднимаясь наверх, к свету. Боль ушла, едва я вспомнила о мехе и когтях, зубах и мясе. Я вовсе не была вампиром. Меня она не могла сжечь. Ее сила действовала только на мертвых. Мне напомнили, что я, в отличие от них, очень даже жива.

Я заморгала в лицо Мики, нависавшее в нескольких сантиметрах от моего. Он лежал на мне, обхватив мое лицо руками. Я не могла повернуть головы, чтобы увидеть, кто прижимал мои руки и ноги к полу, но рук было очень много. Я чувствовала волка, гиену и человека. Прежде, чем посмотреть на тех, кто меня держал, я принюхалась. Мика пристально изучал мое лицо своими леопардовыми глазами.

- Анита? - позвал он, и в интонации его был вопрос.

- Я здесь, - прошептала я.

Тогда Мика сполз с меня, и я увидела Эдуарда, сидевшего на моей правой руки. Олаф держал правую ногу, Ремус - левую. Левую руку держал Грэхем. Я повернулась к ним и сказала: