Калигула или После нас хоть потоп - Йозеф Томан

Протестовать? Из неопределенности их вывел смех. Смеялся дядя императора Клавдий. На вопросительный взгляд Луция он ответил присущим ему шутовским тоном:

– Угадал, а? К-кому еще мы м-могли бы п-поручить это, как не нашему Сенеке? Оратору из ораторов, а?

Напряжение ослабло. Сенаторы зашевелились, ожили, некоторые даже заулыбались. Великолепный будет поединок. Сенека против всемогущего Луция Куриона, своего бывшего ученика. Кто ж из них окажется победителем?

Понтифик Юпитера Капитолийского возжег на алтаре жертвенный огонь, прося у богов всех благ для императора Гая Цезаря. Благовонные травы и пшеничные колосья были хорошо высушены, высеченная искра легко воспламенила их, сначала крошечный, как детский мизинец, огонек разгорелся. Дым поднимался прямо вверх.

Понтифик воздел руки и торжественно провозгласил. что видит в огне благое знамение для императора.

Сенаторы стремились и для себя увидеть в огне что-нибудь приятное.

Луций Курион тоже усматривал в пламени добрый знак для своих честолюбивых замыслов. И лишь Сенека смотрел выше, поверх алтаря; он видел, что дым собирается под сводами храма и осаждается на стенах серовато-зеленой плесенью. Сенека в знамения не верил.

Глава 56

Склонив голову, вошел Фабий в огромное помещение базилики Юлия. Ни белизна мрамора на шестидесяти могущих арках, расположенных двумя рядами, ни море света, через окна вливавшееся внутрь, не лишили ее строгости и холодной деловитости: вчера – биржа, сегодня – зал суда.

Фабий на мгновение поднял глаза от пола, выложенного мелкой мозаикой, в эту высь, а потом смотрел только прямо перед собой. Зал был полон неподвижных белых тог, восседавших в мраморных креслах. Он не различал лиц. Его провели между кресел на место для обвиняемых, два стражника с мечами в руках встали за его спиной. Кто-то подошел и снял с него кандалы.

Он огляделся. Около него сидело несколько присяжных судей, за ними сенаторы и шеренги преторианцев. Галерея верхней части базилики была пуста: римский народ, обычно присутствовавший на судебных разбирательствах, сегодня не был допущен. У стола напротив Фабия сидело четверо: председатель суда консул Понтий, справа второй консул Клавдий, дядя императора, слева Луций Курион и писец. Кресло рядом с Луцием, покрытое пурпурной накидкой, было пусто. Там, напротив меня, сядет Фаларид, объяснил себе Фабий.

Два часа назад в его камеру в Мамертинской тюрьме вошел Сенека. Он советовал Фабию, как держаться перед судом, сказал, что Луций Курион будет его обвинителем, а он, Сенека, защитником. Когда Фабий это услышал, он стал спокойнее. Один вопрос занимал его мысли: сколько лет продлится изгнание, этого ему. наверняка, не избежать.

Он посмотрел на патрицианский профиль Луция, и губы его сжались.

Сегодня могущественный Курион припомнит ему все его дерзкие выходки.

К креслу для защитника подходил Сенека, сгорбившийся, кашляющий. Волосы прядями спадали ему на лоб и виски. Несмотря на несколько полноватую фигуру, лицо его было худым и изможденным, с резкими складками около губ, глаза лихорадочно светились. Фабий посмотрел на него с благодарностью. Мне повезло, что меня будет защищать Сенека. Нет человека, которого ему не удалось бы выручить. С ним тебе не справиться, он снова посмотрел на Луция, изменник, руки коротки. Сколько лет изгнания я получу? Он поднял голову и начал считать квадраты в потолке. Четыре, шесть, восемь, десять, больше со своего места он не видел. Десять? У него выступил пот на лбу.

Десять лет не видеть Рим. Квирина повсюду пойдет за мной, вместе нам будет легче, играть я все равно не брошу. Но десять лет!

Зал шумел, сенаторы развлекались, а с Палатина спускались императорские носилки, плотно окруженные солдатами личной гвардии. Большой форум был забит возбужденной толпой. Когда появились носилки императора, толпа умолкла. Леденящая тишина, холод. Даже арделионы на этот раз не приветствовали императора, ни одна рука не поднялась. Молчание. Через эту леденящую тишину плыли носилки, и император сжимал кулаки от нового оскорбления. Однако в базилике его встретил гром аплодисментов, все встали, всячески проявляя свою безграничную преданность.

Император шел медленно, очень медленно, желая продлить овации. Наконец сел. Херея встал за его креслом. Калигула настороженно всматривался прищуренными глазами. Он трясся от гнева. Посмотрите, как они меня горячо приветствуют, лицемеры, бросившие меня в трудную минуту и попрятавшиеся по норам, как кроты! Как они беззаботны, как весело выглядят, потому что на этот раз паршивый гистрион бил по мне, а не по ним. Их это развлекает, этих разбойников. Он посмотрел на актера.

Фабий исподтишка разглядывал императора. Он видел бледное одутловатое лицо с ввалившимися глазами, и воспоминание дорисовало на нем судорогу сладострастия при виде истязуемого Апеллеса. Фаларид. Хуже, чем Фаларид.

Долго ли еще, римский народ?

Председатель судебной комиссии консул Понтий приветствует императора, открывает судебное разбирательство по делу актера Фабия Скавра, раба по происхождению, ныне римского гражданина.

Глаза Фабия встретились с глазами Калигулы. Ни капли смирения нет во взгляде этого фигляра, раздраженно подумал император; неужели он так уверен в ораторских способностях Сенеки?

"Он мог меня казнить и без шума, – размышлял Фабий. – Он это проделывал уже столько раз. Но очевидно, он боится возмутить тех, снаружи.

Поэтому поставил меня перед судом. Даже сюда доносится приглушенный шум толпы с форума. Я не одинок. Там, перед базиликой, их теснят преторианцы, там с ними Квирина, Квирина!

Луций Курион читает обвинение: пьеса о Фалариде – это прозрачная аллегория, нападки на властелина, в которой Фабий Скавр оскорбил личность императора, возмутил против него народ, вызвал кровавые столкновения.

Голос Луция крепнет:

– За оскорбление императора ясной и целенаправленной 'аналогией с тираном Фаларидом, за возмущение народа я требую для обвиняемого от имени сената и римского народа высшей меры наказания!

Фабий слышит страшные слова, они приводят его в дрожь, но он с неодолимой верой пристально смотрит на Сенеку.

Консул Понтий обращается к обвиняемому:

– Фабий Скавр! Ты слышал обвинение. Ты признаешь себя виновным?

– Нет, – ответил Фабий спокойно.

На лицах полубогов в тогах промелькнула усмешка. Знаем мы это. Перед судом все корчат из себя невинных младенцев.

Наступил момент, когда обвиняемому задают вопросы. Начал сам Понтий:

– Почему ты, актер и автор мимов и фарсов, написал трагедию?

Фабий смотрел мимо консула в высоту на бронзовое лицо богини Немезиды.

Он думал о своем давнишнем сне – сыграть настоящую роль в трагедии.

Рассмешить зрителей легко. Пробудить в них нечто большее, чем смех, это уже искусство.

– Рим пресыщен наивными фарсами. Мне хотелось дать людям нечто иное, чем просто бездумная забава…

Луций глазами приказал секретарю писать, стиль скользил по восковой дощечке. Из рядов присяжных судей раздался голос:

– Почему ты выбрал именно Фаларида?

Почему? О боги! Почему? Как я могу объяснить этим выскочкам, что вокруг меня ходят замученные, угнетенные люди и сетуют: "Где человечность, Фабий?

Где справедливость?", и они не могут сказать в открытую, что их гнетет. А я могу.

– Почему я выбрал Фаларида? Трагедия изображает сильные страсти. Этого хотят зрители. Этого они хотели всегда. Все это они переживают сами…

– Да-да-да, это так, – заикнулся Клавдий и посмотрел, озираясь близорукими глазами и кивая. – Уже Аристотель предпочитал тра-трагедию.

Луций вонзил свои бесцветные глаза в Фабия:

– Какую страсть ты хотел изобразить в Фалариде?

Фабий смотрел в лицо богини, но видел истязуемого Апеллеса. Здесь, немного влево, сидит его мучитель. Фаларид. Он не отважился посмотреть туда. Мороз пробирал его до костей. Он поборол себя:

– Страстная любовь, интриги – это сегодня уже не захватывает. Люди жаждут более жестоких зрелищ. В Цирке и в театре. Жестокость, кровь, Фаларид, раскаленный бык, в котором людей сжигают живьем…

Секретарь, склонившийся над восковыми дощечками, едва успевал, хотя писал скорописью.

– Снова пьеса о тиране! – гневно выкрикнул из рядов присяжных Авиола.

Фабий искоса посмотрел на Сенеку. Адвокат был погружен в свои заметки.

– Пьес о тиранах много, – говорил Фабий. – Они пользуются успехом.

Приносят прибыль. А мне надо заботиться о своей труппе, я должен обеспечить своим людям средства к существованию. Мы живем ради того, чтобы играть, но также играем для того, чтобы жить.

Понтий бросил льстивый взгляд в сторону Калигулы.

– Вы нуждаетесь? Тогда почему вы не обратились к нашему императору? Он милостивый и щедрый. Он расположен к актерам.

У Фабия на лице задергался мускул. С хищниками не договариваются, с ними борются. Он выпрямился: