Жертвы дракона - Сергей Покровский

— Ты, — сказал он отрывисто, как будто выдохнул сквозь сжатые зубы.

— Что тебе, мальчик? — сказала Дина с удивлением, но кротко.

— Ты приходила ко мне, — сказал Рул также отрывисто.

— Когда приходила?

— Ты… Она…

— Кто она? — спросила Дина снова с растущим удивлением.

У ней четыре ноги и два тела, —

запел неожиданно Рул: —

Одно тело женское, другое мужское.Велит, творит: «Возьми себе женское,Оставь мне мужское».

— Это Хум говорит, — сказала Дина в виде объяснения. — Слабая твоя голова.

Рул быстро снял с плеча шкуру барсука, скромный брачный дар слабого юноши, и бросил ее на землю под ноги Дине. Потом, к ее новому удивлению, он сам упал перед нею на землю и простерся на шкуре у ее ног.

— Выбери меня, — сказал он изнемогающим голосом.

— Зачем? — сказала Дина, делая вид, что она не понимает.

— Топчи меня ногами, — шептал Рул. — Брачный дар — шкура моего тела.

По лицу Дины пробежала как будто молния, и глаза ее вспыхнули. Потом они погасли, но вместо обычной холодной твердости в них засветилась жалость. Она посмотрела на Рула такими глазами, какими смотрела на малых детей в голодное утро на берегу реки Даданы. Рул лежал ничком перед ее ногами.

— Мальчик, встань, — сказала Дина кротко.

Он поднял голову и посмотрел на нее, и в глазах его сверкнуло пламя неукротимого голода. Этот голод был страшнее весеннего голода детей.

— Встань, Рул!..

Он обнял ее нагие колени и стиснул их изо всех сил, как будто хотел уронить Дину на землю. Потом руки его ослабели и разжались. В углах его рта выступила пена. Он был без чувств.

На лице Дины выразилась жалость. Она нагнулась над ним и подняла его своими сильными руками. Она села на землю, разостлала барсучью шкуру и положила голову Рула к себе на колени, и поглаживала его по щекам, и баюкала его бесчувственное тело, как баюкают ребенка.

— Рул, мальчик, — шептала она.

У нее было к нему странное, смешанное чувство. Как будто это был не жалкий влюбленный, а сын от ее плоти. Любовь его роднила его с ее плотью и будила в ее непокорном сердце страсть материнства, жаркую, странную, почти плотскую. Ей захотелось его больную голову, пьяную от страшного Хума, приложить к своей груди, как прикладывают младенца; вместо вина любви напоить его молоком материнства. Но грудь ее была девственна и не имела молока, и не могла узнать мягких уст сосущего младенца…

Спанда и Исса тоже стояли рядом и смотрели друг на друга. Оба были старые, седые. Длинная борода колдуна была даже седая с зеленью. Впрочем, он был высокий, могучий. Был он похож на старый дуб, сверху поросший древесным зеленоватым мхом. Исса была маленькая, сухая, кожа и кости, несмотря на обильное питание лета. Но глазки у нее были живые. Темный Хум зажег в них хмельное веселье, и они бегали кругом, как будто плясали брачную пляску на утоптанной площадке.

Старая колдунья выпрямила свой сгорбленный стан и с вызывающим видом помахивала посохом.

Спанда посмотрел на нее сверху и погладил рукою зеленую бороду.

— Ну, что ты умеешь? — сказал он, подмигивая. Лицо его, впрочем, сохраняло прежнюю важность.

— Хи! — усмехнулась Исса. — На две стороны умею: убивать, оживлять, дарить, отнимать, чары строить.

— Ну-ка, ну-ка, — поощрял ее Спанда, — какие, скажи!

— Хи! — усмехнулась Исса. — Любовные, всякие.

— Ну, покажи, — подбодрял ее Спанда.

— Сейчас!

Она обежала вокруг Спанды три раза вприскочку. Странно было видеть такие легкие движения в этом сухом старческом теле. Она прыгала вокруг старого колдуна, как молодая девочка. Потом она встала против Спанды, закинула голову назад и впилась в его глаза своими вороватыми зелеными глазками.

— Красным червем заползу в твое чрево, свяжу паутиной, изъем твой покой. Крепкий запах мой войдет в твои ноздри. Будешь тянуться к моим грудям, как голодный сосун.

Спанда с серьезным видом разгладил свои усы.

— Сильные чары!

— Ага! — сказала Исса. — Все на свете бывает на две стороны, как бревно на перевесе. Один конец опустится, другой поднимется. Где твоя сторона?

— Вот моя сторона, — сказал Спанда. Он обернулся лицом к заходящему солнцу. Его большие серые глаза смотрели на солнце, не мигая и не закрываясь. Нос у него был большой, загнутый книзу, и весь он был, как старый орел, грузный и белоголовый.

— Солнце, жги! — повторял он знакомый припев.

В его старых глазах блеснула желтая искра. Даже борода его приняла красноватый оттенок, и весь он стал похож на Красного Илла.

И как будто заражаясь сознанием этого странного сходства, Исса бросилась в сторону и побежала по тропинке.

— Хватай меня! — крикнула она на бегу.

Она проворно катилась вперед, и движения ее были, как движения Эллы Певучей на брачном перебеге. Старый Спанда смотрел ей вслед и не двигался с места…

Два брата Сема и две сестры, Винда и Рея-Волчица, плясали на месте, схватившись за руки. Сестры принесли своих младенцев и положили их на траву. Младенцы лежали смирно и не плакали. Быть может, они сознавали, что в эту минуту никто не обратит внимания на их плач.

Юн положил Юне на плечи свои тяжелые руки.

— Где мой Мышонок? — спросил он низким тоном. Его глаза не отрывались от ее глаз, и руки его слегка раскачивали плотное тело жены.

— Там, — показала она головой. — Что ты так смотришь? — тотчас же прибавила она. — Он был во мне. Теперь вышел наружу.

Она была заботливая мать. Но в эту минуту она думала не о ребенке. Он был слишком велик, и она отдала его Лото и забыла о нем на брачное время… Ее голова горела и кружилась. Грудь бессознательно тянулась вперед. Ей казалось, что тело ее стало легче и мягче и тает под праздничным солнцем, как жир у огня.

— Ого! — сказал Юн. — Мой Мышонок! Вырос, должно быть…

Юна покорно вздохнула и подчинилась настроению мужа.

— Да, вырос, — сказала она. — На тебя похож.

Юн неожиданно стиснул жену крепким объятием и поднял вверх. Он приблизил свои губы к ее уху, но вместо любовного слова шепнул ей на ухо то же заветное имя:

— Мой Мышонок…

Юна закинула мужу руки на шею и попыталась угнездиться на его широкой груди.

— Поноси меня, — шепнула она, — как носишь ребеночка. Голос ее звучал детскою просьбой. Юн поднял это тяжелое, плотное тело и понес к брачному огниву. И ему казалось, что он сжимает общим объятием мать и ребенка…

Элла Большая была с высоким Лиасом, Пенна Левша схватила за руку Санга и увлекла с собою, бросив попутно Асе-Без-Зуба победоносный взгляд.

Аса не обратила на нее внимания. Она стояла на месте и мутными глазами смотрела в сторону. Потом отошла, покачиваясь, и тихо побрела вправо по направлению к лесу. Никто ее не останавливал и даже не посмотрел на нее. Пенна с Сангом исчезли. Аса шла, спотыкаясь. В ее голову вошел Хум, самый черный, густой, как дождь. Он вел ее в дубраву, и она не могла противиться.

Потом Аса вошла в лес и повернула налево. Ее движения изменились, шаги стали тверже, и глаза сверкнули лукавством. Хум ли вел Асу в дубраву, или Аса вела Хума, но они поладили друг с другом и продвигались по дороге торопливо, даже вприпрыжку.

Аса говорила своему Хуму:

— Я всех веселее, ищу того, кто всех веселее…

И ее красные глазки шныряли по сторонам и искали в листве.

Среди высоких буков никого не было. Аса забралась в орешник, густой, почти непроходимый. И здесь, в круглой ложбине, которая была похожа на хороший зеленый шалаш, она увидела Дило Горбуна. Он стоял на четвереньках по своему обычаю. Она тоже встала на четвереньки и посмотрела на него.

— Видел? — спросила Аса.

— А как же, — ответил хладнокровно Дило. — Я тут, как тут.

Оба засмеялись.

— И меня видел? — спросила Аса с кокетливым видом. Вместо ответа Дило сделал движение плечами, и в этом легком движении отразилось все сладострастие и натиск и томность брачного танца. Аса с лукавым видом погрозила ему пальцем.

— Ты непосвященный, — сказала она.

— Пустое, — сказал Горбун весело. — Волки живут без посвящения, а прыгают высоко.

— А ты видел? — заинтересовалась Аса.

— Видел, — кивнул головою Дило. — Волка и волчицу. Глаза Асы сверкнули странным огнем.

— Как они любят? — спросила она.

Дило засмеялся. Аса сделала шаг вперед и остановилась.

— Я принесла тебе Хум, — сказала она.

— Где? — спросил торопливо Горбун. — Давай.

— Вот здесь.

Она показала пальцем на грудь. Серая пола ее мехового плаща была мокрая. Аса вылила сюда лишнюю чашу вина и принесла ее Горбуну в виде брачного дара.

Дило быстро подполз к соблазнительнице и жадно стал всасывать хмельное питье из мокрого меха.