Экономика СССР в период с 1921 по 1929 годы. Деньги и Вторая мировая война. После Второй мировой войны: экономика ФРГ, Англии, Франции, США, Латинской Америки, Китая, Японии и Восточной Европы [ - Коллектив авторов -- История

цивилизованными методами невозможно в один прием, как бы нам всем этого ни хотелось. Необходим достаточно плавный переход, т. е. наличие промежуточного этапа, который в теории и составляет суть налоговой реформы.

16. Человек и гражданин в условиях дефицита (послесловие к советскому периоду)

Людьми движут интересы. Если бы геометрические аксиомы задевали хоть чьи-либо интересы, они бы опровергались.

В. И. Ленин

16.1. У истоков

Октябрьскому перевороту 1917 г. голод не сопутствовал. Правильнее это назвать перебоями в поставках продовольствия, естественными в ходе войны. Интересы городского и сельского населения страны расходились чем дальше, тем больше.

Дело даже не в том, что множество крестьян сменили плуг на винтовку, а пашню на окопы. Российским женщинам не привыкать заменять мужика в поле, а кобылу перед плугом. Да и мобилизация не была тогда тотальной. Просто город мало что мог предложить деревне в обмен на продовольствие, ведь промышленное производство России, которое только начало набирать темпы (но как!), перестроилось на военный лад. Конечно, достаточно эффективно действовали органы по централизованному снабжению – Особое совещание по продовольствию, например, но, как всегда, мешал «личный интерес», который в бюрократическом государстве неизбежно трансформируется в коррупцию. Но голода не было. Он пришел позже.

Пришел во время другой войны, войны, самой страшной для любого общества, – Гражданской, о необходимости которой большевики говорили тоже достаточно долго.

Принято считать, что общество тогда раскололось на два лагеря: «белых» и «красных» с определенным резервом «сочувствующих» и «колеблющихся». Однако с позиций социально-экономических мотиваций эта схема выглядит гораздо сложней, с одной стороны, и гораздо проще – с другой.

Именно тогда в обществе начала складываться та структура потребления, которая идеально соответствует одному из основных признаков азиатского способа производства: уровень жизни любого члена общества, как материальный, так и моральный (с позиций официальной общественной оценки), строго соответствует его близости к государству. Твой экономический и социальный статут почти целиком зависел от степени личной близости к власти, желательно центральной. Пожалуй, все-таки ошибалась милая горничная из бессмертной комедии А. Грибоедова «Горе от ума», которая считала, что:

Минуй нас пуще всех печалей И барский гнев, и барская любовь!

В то же время и к этому жизненному принципу, который на Руси издавна принято формулировать и проще, и короче – «Не высовывайся», – нам еще предстоит вернуться.

А как же другие признаки азиатского способа производства: верховная собственность государства на землю и организация государственного управления по принципу восточной деспотии? Один был реализован сразу, другой – позднее.

Первоначально в программе большевиков предполагалась не национализация помещичьих земель, а раздача (безвозмездная) их крестьянам в собственность. Национализация земли – часть программы эсеров, причем сформулированная на основе наказа Всероссийского крестьянского схода (1917 г.). Казалось бы, глас народа! Так ли?

Давайте попробуем проанализировать социальную и психологическую специфику состава делегатов, голосовавших за такую формулировку «наказа». Накануне войны прошла первая (и, увы, последняя) волна столыпинских реформ, в результате которой, как мы видели, крестьянство пополнилось не только «справными хозяивами» как в центральной части России, так и в Сибири, но и люмпенами. Их идеология нам понятна.

Война преобразила социально-психологический состав деревенского населения. С одной стороны – непризывные старики с их патриархальной мудростью и общественным сознанием, целиком сформировавшимся в условиях крепостного права и общинного землепользования. Ясна нам и их психология – «Я от «мира» не отказчик!» С другой стороны – неоперившаяся молодежь, психологию которой в важнейший период ее становления – отрочества – формировали уже деды, а не отцы. Отцы были в окопах. Из пресловутых ныне средств массовой информации тогда следует упомянуть лишь газеты, которые, как правило, до крестьянских парней не доходили, но если бы и дошли, то вряд ли бы были прочитаны, а еще менее поняты. Известное дело – газеты для самокруток… В душах молодежи, следовательно, скорее всего зрели посевы общинного сознания.

Третья социальная группа, сформированная войной, – это ее инвалиды, справедливо озлобленные на все и вся.

Далее. Своеобразие формирования состава делегатов крестьянского схода проистекает из сезонного характера работ на селе – то вспашка, то уборка. Справный хозяин не бросит ни то, ни другое занятие. Да и в межсезонье его социальные порывы, которые при крайне низком уровне образования неизбежно выражаются лишь в форме митинговой демагогии, сдерживаются простой человеческой потребностью в отдыхе после тяжелой работы.

Можно с очень большой долей уверенности сказать, что основная масса делегатов схода, голосовавшая за пресловутый «крестьянский наказ», состояла из лиц, не имевших никакой собственности, а еще меньше охоты и привычки к труду. Еще раз подчеркнем, что таких человеческих индивидов принято именовать «люмпенами».

Забегая вперед, надо отметить и массовую безграмотность тогдашнего населения России. Этой теме в последнее время посвящено столько аргументированных публикаций, что остановимся на ней только с одной, интересующей нас стороны. Экономическая теория К. Маркса, а точнее, ее глубинная основа, безусловно, одна из высочайших вершин человеческой мысли. Не случайно нобелевский лауреат Дж. К. Гэлбрейт отмечает, что «любой экономист в той или иной степени марксист». Хотя бы в силу этого она довольно сложна для понимания.

Не будь ремарок также великого мыслителя Ф. Энгельса, томам «Капитала» (кто знает?), возможно, было бы суждено еще долго пылиться на полках библиотек, пока не нашелся бы внимательный исследователь экономической мысли и не преподнес бы их нам как великое открытие лет сто спустя после его появления на свет?

Подобных ситуаций история знает немало в одной экономической науке. Вспомним хотя бы судьбу «Книги о скудности и богатстве» нашего великого соотечественника Ивана Посошкова или многих сочинений не менее великого англичанина Вильяма Петти. Его «знатные» потомки – лорды долго хранили часть его творческого наследия в «фамильных» замках, приобретенных на наследство сугубо материальное, за семью печатями. Стеснялись именитые потомки простоты происхождения и несколько скандальной репутации своего великого предка.

Вполне реальна была подобная участь и для теоретического наследия Маркса. Но Энгельс умел в трех-четырех фразах подстрочника, как единомышленник и в каком-то смысле редактор, выразить необычайно четко, просто и ясно то, что Маркс на десятках страниц запутывал как исследователь.

Нашу позицию подтверждает то, что один из первых переводов «Капитала» К. Маркса был издан в России – стране с достаточно жесткой цензурой.

Свидетельствует в пользу такой точки зрения и то, что органы власти Российского государства, призванные стоять на страже империи от внутреннего врага, к революционным течениям, основанным на политических выводах К. Маркса и Ф. Энгельса и (что хуже) на их домашних интерпретациях, относились достаточно либерально. Ну, короткий