Лодка - Лотар-Гюнтер Букхайм

— Приближаются, — замечает штурман.

Этого будет для нас достаточно! Мотор нашего рулевого механизма сильно шумит, слишком сильно. Вообще все на этой лодке издает слишком много шума.

Старик взмахом руки отвергает подобное предположение:

— Ерунда!

В этот самый момент грохот внезапно стихает. Можно подумать, он прекратился по мановению Старика.

— Вероятно, сбрасывают неизрасходованные бомбы! — язвительно добавляет он. — Им надо избавиться от лишнего груза! Вот они и мусорят ими.

Промолвив это, он снова уходит.

Я взглянул на карту. Поразительно — штурман заделал пробел в нашем курсе. Это нисколько не удивило бы меня, если бы координаты корабля по состоянию на 06.00 были бы получены на основании астрономических наблюдений. Насколько я знаю, он бросил на небо всего несколько беглых взглядов, прежде чем покинуть мостик.

Если судить по карте, все выглядит как нельзя более просто. Но, несомненно, перед этим мы проделали более сложные маневры: а на бумаге мы просто легли на обратный курс. По прибору Папенберга я вижу, что мы находимся на глубине двадцать метров.

Херманн несет вахту на посту акустика. Он удостаивает меня слепым, совиным взглядом. Я едва не сказал «Доброе утро!» его отрешенному лицу. Но время уже перевалило за полдень. И я не имею права отвлекать его. Он должен прислушиваться к звукам одновременно со всех сторон. Его пара наушников должна заменить собой четыре бинокля, две его барабанные перепонки — восемь глаз.

Как сказал помощник по посту управления? «Ковылять домой на костылях — не совсем по мне». Отступление от Березины[128] на костылях. И Господь наслал на них врагов, и конницу, и колесницы. Вера, надежда и милосердие составляют святую троицу. Но величайшая из них — надежда.

Командир задернул свою занавеску. Я на цыпочках крадусь мимо.

В кают-компании крепко спит второй вахтенный офицер. Но шефа нет на своей койке. Если до сих пор он ни разу не прилег вздремнуть, то он должен был превратиться во вполне готового кандидата в пациенты психиатрической лечебницы. Двенадцать часов назад он был практически покойником. И это как раз в то время, когда его жена должна рожать. Ситуация просто замечательная: его жена находится в клинике во Фленсбурге, а шеф — в Атлантическом океане, окруженный грудой исковерканных механизмов, на глубине двадцати метров и на грани помешательства.

Я опять готов рухнуть замертво от изнеможения. Не имея сил дотащить себя до помещения унтер-офицеров, я в полубессознательном состоянии валюсь в угол койки шефа.

Меня будит стюард. По всей видимости, ему это удалось не сразу. Я сознавал, что кто-то трясет меня, но раз за разом позволял себе уплывать назад, в беспамятство. Его рот нависает над моим лицом:

— Пять минут до полуночи, господин лейтенант!

Я как можно плотнее сжимаю веки, затем рывком размыкаю их.

— Что?

— Пять минут до полуночи, господин лейтенант!

— Найдется что-нибудь перекусить?

— Jawohl!

Я слышу, как за переборкой командир говорит с акустиком. Он хрипит, словно пьяный. А вот он является и сам.

— Ну! — единственное, что он произносит, по своей привычке.

Покрасневшие глаза, моргающие веки, болезненно-бледный цвет лица, отливающие мокрым волосы, темная блестящая борода: по-видимому, он засунул всю голову целиком под кран с водой.

Наконец он открывает рот:

— Что там у нас в меню?

— Рулет из говядины с красной капустой, — отвечает стюард.

Наш кок — воистину гений! Лучшее, на что я рассчитывал — это консервированные сосиски, но уж никак не воскресный обед.

— Хм, — произносит Старик. Он откинулся на спину и взирает на потолок.

— Где шеф? — интересуюсь я.

— У своих возлюбленных двигателей, где же еще? Он заснул прямо там, между дизелями, присев на корточки. Его переложили на койку, подстелив ему матрас. Так что пока ему придется побыть там.

На столе появляются три дымящихся блюда. Старик вдыхает аппетитные ароматы, тянущиеся к нему от тарелок.

Раздаются не то три, не то четыре глухих взрыва. Неужели эта бомбежка никогда не прекратится?

Командир делает гримасу. Кусает нижнюю губу. Двумя взрывами позже он замечает:

— Этот фейерверк уже действительно начинает надоедать! Можно подумать, будто уже наступило 31 декабря и пора встречать Новый год!

Он закрывает глаза и трет ладонями лицо. Эта мера ненадолго оживляет его цвет.

— А второй инженер?

Командир зевает. Но и для него находятся слова:

— …Тоже в машинном отсеке. Кажется, там еще есть над чем поработать.

Он снова зевает, откинувшись назад, и похлопывает тыльной стороной правой руки по разинутому рту, превращая таким образом зевок в тремоло.

— Он прошел хорошие учебные курсы. Теперь он хоть представляет то, о чем ему рассказывали там! — он подцепляет вилкой кусок рулета, оскаливает зубы и осторожно пробует его: горячо.

— На девяноста градусах — шум винтов! — сообщает акустик.

Старик моментально оказывается на ногах и уже стоит рядом с акустиком.

— Громче или тише? — нетерпеливо спрашивает он.

— Без изменений! Турбинные двигатели! Хотя все еще достаточно слабо — теперь звук усиливается!

Кронштейн изгибается скобой над двумя головами, когда они оба делят между собой одну пару наушники. Не слышно ни единого слова.

Я медленно оборачиваюсь, чтобы взглянуть на наш стол. Моя половинка рулета лежит между маленькой горкой красной капусты и такой же маленькой горкой картошки. Внезапно все это кажется несерьезным.

— Уходят! — это голос акустика.

Кряхтенье и похрустывание суставов свидетельствуют о том, что Старик снова поднимается на ноги.

— Могли бы, по крайней мере, дать нам спокойно поесть, — добавляет он, снова втискиваясь за узкий край стола.

Едва он уселся, как акустик докладывает о новых шумах:

— На ста семидесяти градусах!

— Только все успокоилось и наладилось, — говорит Старик с сожалением в голосе и добавляет. — Ладно, не будем торопиться!

Он два или три раза отправляет в рот пищу. Я тоже решаю продолжить еду — правда, очень осторожно — чтобы случайно не стукнуть лишний раз ножом или вилкой.

Мы сидим, пытаясь проглотить отличный рулет, пока Томми проделывают свои акустические трюки. Такое явное вредительство с их стороны по настоящему огорчает Старика.

— Остыл, — неприязненно замечает он, в очередной раз набив рот. Несколько минут он с раздражением меряет взглядом свою порцию, затем отодвигает тарелку от себя.

Рвущиеся глубинные бомбы, да вдобавок еще и близкие шумы винтов явно действуют ему на нервы. Может, Томми и вправду целятся по нашему маслянистому следу? Есть ли какой-нибудь способ узнать, действительно ли мы оставляем его за собой?

Как здорово, что можно поспать еще пару часов! Блаженство! Вытянуться на койке, поджать носки, затем снова выпрямить их. В нашем нынешнем положении это может быть приравнено к настоящему счастью. Я вздрагиваю при мысли о том, что если бы не Стариково упрямство, мы могли уже давно плавали[129] бы в воде. Хладнокровный игрок в покер знает, на что годится корабль, сохранивший плавучесть, пускай даже и превратившийся в развалину.

Когда я просыпаюсь, часы показывают 17.30. Очень странно — мы изменили курс на тридцать градусов. Стало быть, Старик снова хочет подвести нас поближе к берегу. Если мы будем держаться этого курса, то попадем прямиком в Лиссабон.

Как много времени прошло с той ночи, когда меня вызвали на мостик, потому что перед нами показался Лиссабон?

Пожалуй, прибрежная полоса воды — самое безопасное место для нас. В случае чего, можно выбросить лодку на отмель — может, он подумывает об этом. Возможно, что он предполагает поступить именно так. Но если я хоть немного его знаю, он сделает все возможное, чтобы избежать подобного конца.

В конце концов, мы снабжены всем необходимым. Топлива достаточно — невзирая на потери из-за утечки. Полный запас торпед и вдоволь провианта. Оснащенная лодка вовсе не похожа на посудину, которую наш Старик был бы готов покинуть.

Для перехода через Бискайский залив отправной точкой является мыс Финестерре. Не к нему ли он направляется?

— Приготовиться к всплытию! — команда передается из уст в уста. Так как в следующей каюте никто не подает признаков жизни, я встаю, иду по проходу на негнущихся ногах, открываю люк в носовой отсек и ору в полутьму:

— Приготовиться к всплытию!

Начинается привычный ритуал. Сейчас очередь нести вахту второй смене. 18.00. До конца вахты осталось всего два часа.

На посту управления толпа народу. Снова нам приходится всплывать вслепую.

— Боевая рубка чиста!

— Выровнять давление!

Люк откидывается, словно под действием пружины. Командир поднимается наверх первый. Он немедленно приказывает запустить дизели. Лодку пронзает дрожь. Курс — тридцать градусов.