Детский сад - Джефф Райман

И, обращаясь уже к самой себе, к деревьям и ветру, Милена мысленно произнесла: «Я люблю тебя, Ролфа. Я хочу жить с тобой, спать с тобой. А не могу. Не могу и сказать этого вслух. Сказать им это — значит раскрыть всю правду. А как можно рассказать всю правду целиком? На это не хватит ни слов, ни времени».

Зал еще не остыл — смешки стихли не до конца.

— Может, это и не вся правда целиком, — повторила она вслух. — Ведь если б я попыталась рассказать всю правду, мне бы и слов не хватило. — Она беспомощно пожала плечами. — Спасибо.

Ей аплодировали искренне и радостно. Сцилла, Принцесса, Питерпол, Мойра Алмази — вот они, все встали. Мойра хлопала и улыбалась, слегка выпятив челюсть. Сцилла лучилась улыбкой так, что ей едва хватало лица. Питерпол аплодировал с серьезным видом, твердо глядя ей прямо в глаза. Толл Баррет, хлопая, легонько кивал, как бы в знак согласия. Даже Чарльз Шир и тот хлопал.

И тут у Милены в голове словно шевельнулся малюсенький крабик.

«А у тебя здорово получается задвигать речи, Милена. Этим можно пользоваться».

И еще один голос — низкий и негромкий:

«Ты сейчас смотрелась лучше, чем есть на самом деле. Кто бы мог знать».

Спокойная и непринужденная внешне, она стояла в легкой растерянности, скромно потупив взгляд. Может, это и преувеличение, что спесь и гордыня губительны для таланта, но кто знает. Так что лучше постоять со смиренным видом. Такая вот тактическая уловка. Милена эксплуатировала себя столь безудержно, что иной раз приходилось ограждаться от себя самой.

Интересно, от скольких собственных сущностей, от скольких голосов?

«Будь проще, Милена. Вот оно, солнце, вот аплодисменты, и свет, и тишина».

Глава шестнадцатая

Дружбе конец (Мертвые Пространства)

МИЛЕНА ВСПОМИНАЛА, как она шла к больнице Святого Фомы. Ее сопровождал санитар. Рослый, лет семнадцати, спокойный и улыбчивый. Она вспомнила его гладкие пурпурные щеки, ясные глаза — само воплощение здоровья. Он шел непринужденной, размашистой походкой, в ладу с собой и с миром.

— Здесь, наверное, обойдем вокруг, — сказал он, когда они пересекали дорогу. Милена невольно любовалась его ровными жемчужно-белыми зубами и золотистыми локонами.

— Как вы догадались послать за мной? — спросила она. — Она вам сказала?

— Терминалы сообщили, что она имеет отношение к празднованию Столетия и что вас надо искать на Болоте.

Санитар открыл дверь, и они вошли в Барьерный риф.

Больница полна была туннелей и отсеков, напоминающих естественные пещеры. Стены Рифа мягко фосфоресцировали — чтобы здесь всегда было светло и умирающие не просыпались в темноте со страхом, что их уже больше нет на свете. Раковый Корпус — так называли это место. Здесь держали пациентов, умирающих от того, что у них не было рака.

В каждом из отсеков лежало по три-четыре человека, как молодых, так и тех, кому уже лет по тридцать–тридцать пять: быстро угасающие люди, в одночасье сбитые болезнью. Ни с того ни с сего эти люди вдруг начинали терять вес, а по мере отказа иммунной системы подхватывали целый букет всевозможных заболеваний. Один за другим у них атрофировались и отказывали органы: сердце, легкие, печень, почки.

— Это что, эпидемия? — спросила Милена, стараясь говорить тихо.

— Этому явлению пока еще и названия нет, — отвечал ей эталон здоровья, придерживая дверь, чтобы она вошла. Милена почувствовала слабый, но внятный в своей удушливости запах болезни, а также лекарств, сырых бинтов и дезинфектанта.

Медики пока еще не могли совладать с кодом Леденца, блокирующего гены, отвечающие за рост и созревание клеток. Они по-прежнему пытались изыскать способ синтезировать создававшиеся раковыми клетками белки, способствующие продлению жизни. «Мы не задумываемся, — размышляла Милена, — а точнее, просто гоним от себя мысль, что не доживаем и до половины срока, причитающегося нам от природы.

Исключение составляют разве что Кадавры, и Люси в том числе. Эти и рады бы помереть, да все никак не могут».

— А что случилось с Люси? — спросила Милена. О ней ничего не было слышно уже несколько месяцев. Наверное, и вправду дела плохи.

Санитар на ходу пожал плечами.

— Да ничего такого. Она поправляется.

— Да, но от чего?

Тот лишь опять пожал плечами.

— Да как сказать. — Он добродушно улыбнулся. — Не то от старости. Не то от человеческого состояния. Потому как она постоянно… не то не в себе, не то… слишком уж в себе, что ли. Хотя ничего сверхъестественного в этом вроде бы и нет.

«Сверхъестественного?»

Сопроводив Милену до конца коридора, он кивком указал на вход в палату, словно представляя ей пациентку.

«Эх, эталон, эталон, — вздохнула мысленно Милена при виде этих свежих улыбающихся щек, — и тебя не минует чаша сия».

И вошла в палату.

Кроме Люси, здесь никого не было. Она сидела в кровати. Милена уже в первую секунду, с порога, заметила, насколько разительно она изменилась.

Люси держалась спокойно, с достоинством, даже с некоторой величавой строгостью. Волосы у нее уже не были оранжевыми. Они были цвета сухой, пыльной земли; потемнели даже их корни. Более гладкой и упругой выглядела теперь ее морщинистая старческая кожа, совсем не такая, как прежде.

Люси взглянула на нее с затаенной улыбкой, и что-то в ее взгляде подействовало на Милену так, что у нее перехватило дыхание.

— Я тебя знаю, — произнесла она.

— Привет, Люси, — сказала Милена. Ее словно застигли врасплох. — Как ты тут?

— У тебя нет времени, — заметила та все с той же строгой улыбкой. Отвернувшись, она посмотрела в окно на реку. — У тебя нет того времени, которым располагаю я.

Люси потерла ладонью о ладонь, и кожа в том месте, отслоившись, скаталась колбаской, как бывает иной раз после солнечного ожога. Новая кожа под ней была бурой, плотной и пористой, без каких-либо морщин или линий. Хироманту здесь делать нечего — он не прочтет решительно ничего. Милена смотрела на Люси в профиль.

Он чем-то напоминал древнеримскую монету: черты лица были несколько искаженные, и вместе с тем заостренные, что придавало лицу строптивый вид. «Она похожа на какой-нибудь экзотический корнеплод. А запах, запах от нее какой замечательный. Как от свежего хлеба».

— Однажды, — заговорила Люси степенно, — все возвращается, а ты вдруг оказываешься в другом месте. Скажем, сейчас. Я могу любую карту нарисовать, вот этой самой рукой. Могу пальцами зажечь сигарету. Имей в виду, я не говорю, что все сложится само собой, как мы того хотим. Я лишь говорю, что глаза полые, они могут смотреть яблоками внутрь… и свет идет из глаз внутрь, а никак не наружу. Когда-то все суммируется.