Суровые времена. Тьма - Глен Кук

— Но они ненавидят его, дорогой. Ведь он всеми силами старался вредить Черному Отряду.

— Они изыщут более жестокий способ с ним поквитаться, когда сумеют привести его в сознание, чтобы он мог испытывать страх и боль.

Корди буквально вторил моим мыслям. Конечно, уморить сукина сына голодом было бы не худо, но лучше бы он сознавал, что умирает. А возможно, достаточно будет и того, что, придя в себя, он поймет, что находится в наших руках. Этого хватит, чтобы заставить его кровью блевать.

Я проверил весь промежуток между двумя посещениями Бабы, но ничего существенного так и не выявил. Однако не мог отделаться от ощущения: что-то происходит. Ведь вся жизнь Радиши Драх прошла в сознании того, что каждое ее слово и каждый шаг могут стать известными людям, отнюдь не желающим ей добра.

Я вернулся в сегодняшний день, но не услышал ничего, что заставило бы меня поспешить с докладом к Старику.

Ну и ладно. Надо полагать, через некоторое время, когда до святош и Бабы дойдут-таки новости с Чарандапраша, весь этот курятник раскудахчется. Тогда, глядишь, кто-нибудь лишнее слово и обронит. Я к ним вернусь.

Перед возвращением в свое тело я заглянул в тайное убежище Копченого. Старые Анналы лежали именно там, куда я их спрятал. Но вот что любопытно — когда я отбывал, надо всем комплексом дворцовых строений вились тучи ворон.

Когда я пришел в себя, Одноглазый по-прежнему матерился. Высунувшись из фургона, я увидел, что мы отмотали несколько миль, но теперь застряло другое колесо. Я чувствовал себя совершенно иссохшим. В бурдюке Одноглазого осталось совсем немного воды, да и ту, что осталась, трудно было назвать свежей. Но я допил всю до капельки, после чего обогнул фургон и подошел к Одноглазому, поносившему очередную группу нерадивых помощников.

— Кончай лаяться, коротышка дерьмовый. Нечего материть парней, которые тебе же и помогают, а не то они запихнут тебе в глотку твою паршивую шляпу, а мне в результате придется топать пешком. Скажи-ка лучше, где Старик?

35

— Разлеталось воронье, а? — задумчиво пробормотал Костоправ. — Интересно. Ну что ж, это меня не удивляет.

— Ее птички?

Вороны вились и вокруг нас. Что естественно. Он не позволил бы Госпоже отогнать их.

— Вероятно.

— Они сейчас заодно.

— Считай, что оно так и есть. Лучший способ избежать неприятных сюрпризов — заранее готовиться к худшему. Расскажи-ка мне о Длиннотени.

Последняя фраза не была произнесена вслух. Костоправ воспользовался языком жестов, который основательно изучил в те дни, когда Отряд служил глухонемой Душечке, более известной как Белая Роза. Мы прибегали к этому языку нечасто, и раньше я даже не задумывался о том, чтобы с его помощью провести ворон. А идея, если пораскинуть мозгами, была неплохая.

Пусть вороны все видят — пальцев-то у них нет, и воспроизвести эти знаки перед своей хозяйкой они не смогут.

Птицы не разумны и услышанного не понимают. Они способны лишь точно воспроизводить звуки.

Мои пальцы двигались далеко не так ловко, как прежде. Втолковать Костоправу, что Длиннотень совершенно переменился и обрел здравомыслие вкупе с решимостью, оказалось непростой задачей.

— Интересно, — пробормотал он, вглядываясь в перевал, где шедшие в авангарде войска князя нарвались на тенеземскую засаду. Дело приняло серьезный оборот. Продвижение колонны замедлилось.

Окинув взглядом вздымавшиеся по обе стороны прохода хребты, я невольно подумал, что, будь у Могабы — там, наверху — побольше сил, он задал бы нам шороху.

— Так ведь их у него нет, — пробормотал Костоправ, словно прочитав мои мысли. — По-моему, в последнее время ты становишься слишком робким.

Он был облачен в причудливые доспехи Вдоводела, с которыми в последнее время почти не расставался. Так же, как и с воронами — редко случалось, чтобы у него на плече не сидела каркуша. Он всегда имел при себе лакомства для пернатых любимцев и, кажется, уже научился их различать.

— Когда мне приходится играть роль, я стараюсь в нее вжиться, — он снова перешел на язык жестов, — Я хочу, чтобы ты нашел Гоблина. Это очень важно.

— Ну и ну!

Костоправ вздохнул:

— Я бы и сам этим занялся, да времени нет.

Затем он промолвил:

— Этот перевал слишком узок, и всякое наше промедление работает на Могабу.

Свернув в сторону, Костоправ зашагал к голове застопорившейся колонны. Прабриндраха Драха явно ожидала выволочка, как какого-нибудь новобранца.

Неожиданно Старик обернулся и спросил:

— Где твои родственнички, Мурген? Где они? Что затевают?

Он использовал разговорный таглиосский, явно давая понять, что ему наплевать, слышит ли его Тай Дэй. Или даже специально, чтобы тот его понял.

— Не знаю. Не видел я их.

Я глянул на Тай Дэя, но он только покачал головой.

— Может, они решили вернуться домой?

— Не думаю. Тогда и все прочие увязались бы следом, разве не так?

Я не был в этом уверен, но спорить с Костоправом не стал. Не имело смысла. Рядом с нюень бао он всегда будет чувствовать себя неуютно. Я ушел, обещая, что дам ему знать, если что-то выясню. Возвращаясь к фургону Одноглазого, я натолкнулся на Дрему.

— Привет, приятель. Как дела?

Я не видел его с той самой ночи в Таглиосе, когда дал ему поручение. Он работал в паре с Бадьей, помогая готовить особые отряды. Вымотался бедолага изрядно, по все же, на мой взгляд, еще не повзрослел настолько, чтобы считаться заправским солдатом.

— Я устал, голоден и начинаю подумывать, действительно ли паскудство моих дядюшек было столь уж велико, чтобы сменить его на эту хренову службу?

Про всякого пережившего все, что пережил Дрема, и сохранившего при этом чувство юмора, можно было сказать, что с этим парнем все в порядке. Интересно, вернется ли он назад, чтобы покончить с ними? Мне это представлялось сомнительным. Но в рамках этой причудливой южной культуры такого рода вещи казались приемлемыми.

— Ты еще не разговаривал с капитаном? — спросил Дрема.

— Да я только тем и занимаюсь, что толкую с ним о том о сем. Я ведь летописец.

— Я имел в виду… Не говорил ли ты о должности знаменосца? Помнится, ты намекал, что может быть…

Нетерпение паренька меня потешало. Ежели тебя назначают знаменосцем, значит, командиры считают, что у тебя большое будущее. Знаменосец нередко становится летописцем. Летописцу, поскольку он вечно отирается около начальства и в курсе всего происходящего, — прямая дорога в лейтенанты. Лейтенант же почти всегда становится капитаном, как только открывается вакансия.