Приключения 1990 - Виктор Топоров

— Я знаю эти места, — сказал он. — Я знаю, где нам драться. Там, под обрывом, полоса песка, на которой никто нас не увидит.

Макиэн кивнул и тоже подошел к краю обрыва. Рассвет, занявшийся над берегом и морем, был из тех редких и прекрасных рассветов, когда нет ни мглы, ни тумана, и все на свете становится и яснее, и четче. Прозрачными стали цвета, словно предвещая совершенный мир, в котором все будет и безгрешным, и понятным, а сами тела наши уподобятся сверкающему стеклу. Море перед ними казалось мощенным изумрудами, небо ослепляло белизною, у самого горизонта сверкала кайма облаков, такого глубокого и сияющего цвета, словно их отлили из небесного металла, который здесь, на земле, пытаются заменить жалкой подделкой, именуемой золотом.

Тернбул уже спускался вниз и крикнул Макиэну, что на обрыве есть тропинка, а в самом низу — настоящая лестница. Пока наши герои спускались (обрыв был высокий), под ними жила и шелестела листва, все сильнее разгораясь в утренних лучах багрянцем, медью и зеленью. Жизнь кишела со всех сторон, птицы шелестели и пели в клетках ветвей или взлетали вверх, словно цветы, осыпающиеся не вниз, а в небо. Зверьки, неведомые ни горожанину, ни уроженцу гор, шныряли под ногами. Оба шотландца — каждый по-своему — слышали 103-й псалом: Макиэн ощущал своей душой силу и милость Отца, Тернбул — ту безымянную мощь, ту vis naturalis[1], о которой сказал Лукреций. Так спускались они по лестнице жизни, чтобы умереть.

Наконец они остановились на зыбком полумесяце песка и воткнули шпаги в неверную почву. Тернбул быстро оглядел берег, и перед ним мелькнуло детство, но сказал он:

— Да, здесь никто не бывает.

Оба выдернули шпаги из мокрого песка и прошли туда, где песок этот с трех сторон окружали белые утесы, а с четвертой окаймляла зеленая стена моря.

— Я бывал тут в детстве, с тетей, — сказал Тернбул. — Смешно, если тут я и умру. Можно, я выкурю трубку?

— Конечно, — отвечал Эван странным, сдавленным голосом и зашагал по мокрому, мерцающему песку.

Минут через десять он вернулся, бледный от снедающих его чувств. Тернбул весело выбил трубку и с обезьяньей ловкостью вскочил на ноги.

Прежде чем отсалютовать шпагой, Макиэн, который, как все мистики, был чуть-чуть ближе к природе, оглядел арену их героической глупости. Кишащий жизнью склон сверкал в лучах солнца, и каждая птица, взлетавшая в небо, светилась белым, как звезда или как голубь Духа Святого. Макиэн чувствовал, что мог бы написать книгу о каждой из этих птиц. Он знал, что и за два столетия не устал бы от общения с кроликом. Дворец, в который он попал, был так преисполнен жизни, что даже ковры его и обои кишели живыми существами. Наконец он очнулся и вспомнил, зачем сюда пришел. Противники подняли шпаги, салютуя друг другу, и в этот самый миг Эван увидел, что Тернбул стоит по щиколотку в соленой воде.

— Что такое? — спросил отважный редактор, научившийся замечать любое движение длинного, странного лица.

Макиэн снова посмотрел вниз, на серебристую воду, потом обернулся и увидел пену, взлетающую к небесам.

— Море отрезало нас от берега, — сказал он.

— Да, я знаю, — сказал Тернбул. — Что будем делать?

Эван бросил шпагу и, как обычно в таких случаях, охватил руками голову.

— Я знаю, ч т о  это значит, — сказал он наконец. — Это очень честно. Господь не хочет, чтобы убивший остался живым.

Он помолчал (море шумело все громче) и снова заговорил так рассудительно и разумно, что у Тернбула дрогнуло сердце.

— Понимаете, мы оба ее спасли... она обоим завещала драться... и будет несправедливо, если погибнет только один из нас.

— Вы считаете, — на удивление мягко и кротко сказал Тернбул, — что хорошо сражаться там, где погибнет и победитель?

— Вот именно! — по-детски радостно вскричал Эван. — Как вы хорошо это поняли! Нет, вы и вправду знаете Бога!

Тернбул не ответил и молча поднял шпагу.

Макиэн в третий раз взглянул на кишащий жизнью склон. Он жадно испил последний глоток дивных Божьих даров — зелени, пурпура, меди — как осушают до дна бокал с драгоценным вином. Потом, обернувшись, он снова приветствовал Тернбула шпагой, и они скрестили клинки и сражались до тех пор, пока пена не дошла им до колен.

Тогда Макиэн отпрыгнул в сторону.

— Джеймс! — крикнул он. — Не могу... вы меньше ростом... Это будет нечестно.

— Что вы мелете? — сказал Тернбул.

— Я выше вас фута на полтора, — в отчаянии сказал Эван. — Вас смоет, как водоросль, когда вода не дойдет мне и до пояса. Я не стану сражаться так ни за женщину, ни за ангела.

— Еще посмотрим, кого смоет! — воскликнул Тернбул. — Сражайтесь, а то я ославлю вас трусом перед всеми этими тварями!

Первый выпад Макиэн отбил блестяще, второй похуже, третий — совсем плохо, но именно в этот момент молот моря ударил с размаху побеждающего атеиста, сбил его с ног и увлек за собою.

Макиэн схватил шпагу в зубы и кинулся спасать противника. Семь небес, одно за другим, морскими волнами упали на него, но ему удалось схватить утопающего за левую ногу.

Проборовшись минут десять с волнами, Эван вдруг заметил, словно очнувшись, что плывет по высокой, мирной зыби, держа в руках шпагу, а под мышкой — редактора газеты «Атеист». Что делать дальше, он не знал, и потому так и греб, естественно — одной рукой.

Когда на него нежданно накатила снова высокая, черная волна, он испугался было, но вдруг понял, что таких волн не бывает. Тогда он увидел, что это — рыбачья лодка, и с трудом ухватился за нее. Сперва он чуть ее не потопил, потом кое-как в нее взобрался и положил на дно бездыханного Тернбула. Опять прошло минут десять, прежде чем он отдышался, огляделся и, не обращая внимания на то, что с волос его и одежды струится вода, бережно вытер шпагу, чтобы не заржавела. Потом он увидел на дне весла и стал медленно грести.

Серые сумерки над морем сменились холодным светом, когда лодка, плывшая всю ночь неизвестно куда, достигла пустынной, как море, земли. Ночью было тихо, лишь иногда лодка взмывала вверх, словно на чье-то огромное плечо — должно быть, где-то неподалеку проплывал корабль.

Но холод стоял сильный, а порою небо извергало несильные фонтаны дождя, и брызги словно бы замерзали на лету. Макиэн греб сколько мог, но часто предавался воле ветра. Из всего, что было у них, осталась лишь фляжка бренди, и он поил прозябшего спутника так часто, что умеренный житель города даже удивлялся; но сам Макиэн прибыл из холодных, туманных краев, где человек, глазом не моргнув, может выпить в море стакан чистого виски и не опьянеть.