Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные. - Константин Радов

Нечто подобное удалось подметить в другом, более знакомом мне промысле, тоже имеющем отношение к лесным богатствам. Комендант казенных железных заводов полковник Вильгельм де Геннин — благородный человек и прекрасный инженер, однако необразованный, алчный, хищный, хитрющий мужик Никита Демидов побивает его по всем статьям, отпуская железо вдвое дешевле и с немалой прибылью. И многие иные коммерческие дела под покровительством казны идут, словно сани по песку: усилия чудовищные, а продвижения почти нет.

"Тебе ли говорить?!" — скажут иные. "Давно ли хвастал успехами Тульского завода?" Ну и что? Да, чудеса бывают! Одно сотворил я — прикажете каяться?! Повторить достижение мне бы, пожалуй, самому не удалось, и никому другому — тем более. Страшно вспомнить, какое нечеловеческое напряжение сил для этого потребовалось. Мстительная страсть, которая гнала меня тогда, словно фурия, требуя победить или умереть, мало имеет общего с обыкновенными сантиментами казенных управляющих.

Как правило, господствующий их интерес — хорошо выглядеть в глазах вышестоящих лиц. Успех порученного дела важен лишь как средство к этому, а ежели можно обойтись — так и пес с ним. Главное — изображать усердие и преданность. Те, кто стоит ниже, подражают начальству.

Dolce far niente — не монополия итальянцев. Даром, что ли, герои русских сказок по тридцать лет лежат на печи — пока враги, на свою голову, не помешают этому благородному занятию? Человек по природе ленив (исключения редки), и всегда старается насколько возможно сберечь силы. Сие свойство, как трение в механике, направлено против любого движения. Чем его победить? Средства известны, сколько мир стоит: голод, страх, жадность и честолюбие. Трудность лишь в том, чтобы подобрать верное их сочетание для каждого случая. Сдается мне, что офицеры, поставленные править заводами и верфями, чрезмерно уповают на армейские способы, и составленная из живых людей машина еле движется. От излишнего в ней трения особенно страдают высокие ремесла, требующие согласованного действия множества искусных работников. Занятия, чуждые мастерства, мало уязвимы: земляными работами или рубкой леса можно руководить без особых хитростей, упирая на одно принуждение.

Уже не трению, а прямо клину в передаточных шестернях уподоблю понятия, общие у русских с народами Востока и особенно оскорбляющие глаз после Германии и Богемии. Простой мужик почитает труд естественным и вечным своим уделом — но стоит ему подняться хоть на одну ступень над собратьями (скажем, в заводские десятники или низшие полицейские служители), как все меняется. Признаки ума и умения жить он начинает видеть в искусстве катания на чужой шее, а работать полагает унизительным и постыдным. Врать — не стыдно, прелюбодействовать — не стыдно, расхищать вырванные с мясом земскими ярыгами из корявых крестьянских рук деньги — тоже не стыдно… Может, сия юдоль скорби действительно благодетельствуема Высшим Разумом, коль явился в России такой государь, как Петр, с его ненасытной жадностью к труду? Кто, если не помазанник Божий, способен собственным примером изменить эти уродливые привычки, чтобы работой перестали гнушаться и считать уделом холопов? Не в этом ли заключалась подлинная миссия Петра на свете?

Увы! Удивил — но не победил. Приохотить подданных к ремеслам не вышло ни кнутом, ни личным примером. Вокруг каждого работающего по-прежнему выстраивается толпа желающих присвоить плоды его стараний — силой или обманом, законом или разбоем. Взглянет человек в их горящие алчным огнем глаза, плюнет и бросит инструменты: какой смысл трудиться, чтобы у тебя все отняли?

Не может быть успеха в сложном ремесле без правильного разделения выгод между работниками. Сие не равнозначно требованию хорошо им платить. Стоит русскому человеку почувствовать сытость и довольство, как ему захочется прибавить к ним третий элемент счастья — покой. Он найдет тысячу способов облегчить себе жизнь, в ущерб делу. Нет! Его надо ставить в такое положение, чтобы не дремал; чтоб сидел на острой грани между погибелью и благополучием, как на ёжике верхом, и устремлял изобретательность не на уклонение от работы, а на исполнение ее, лишь путем чрезвычайных усилий находя спасение от грозящих бед. Но таковые усилия должны вознаграждаться соразмерно. Нет, неправильно: не усилия, а результаты. Иначе награды будут доставаться ловким лицедеям, убедительно кряхтящим от натуги под весом пушинки.

Демидовский приказчик Степка Шарухин, сопровождавший меня от Петербурга, добавил аргументов в пользу частного промысла. Сначала хитрый мужик помалкивал или отговаривался, сберегая хозяйские секреты, но мои похвалы распоряжениям Геннина в Олонецком крае задели его за живое и побудили пуститься в критику безо всякой оглядки. Попутно выяснились обширные планы уральских железопромышленников, замысливших несколько новых заводов, для которых и требовались работники. С учетом ожидаемого сокращения казенных поставок после замирения с турками, сие обещало немалый избыток металла над внутренними потребностями: еще немного, и русское железо пойдет на вывоз!

Это тоже отвечало моим теоретическим выкладкам. Только страны, богатые лесом, могут выплавлять чугун в большом количестве: древесный уголь заменить нечем. Каменный не годится. Для нагрева готового железа в кузнице он неплох, а доменная печь от него гаснет. Опыты такие делались на Липских заводах: шихта перестает пропускать воздух, и всё.

Однако наш главный неприятель как раз экспортом металла и живет. Выходя со своим железом в Европу, мы неизбежно получим соперниками шведов, как на войне. Попробуй-ка против них стянуть, если в Упсальской провинции и лес, и прекрасная руда — почти на берегу моря, а нам аж с Урала по рекам товар тащить! И еще один недостаток… В этой торговле не находилось места мне. Старик Демидов в посредниках не нуждался. Вот если б вывозить железо в виде изделий… Нет, не оружия, конечно — государь на такое не пойдет. Оружия пока не хватает.

Я положил непременно обдумать сей вопрос на досуге.

ЛЕТО В ДЕРЕВНЕ

Село Бекташево принадлежало когда-то потомкам ногайского мурзы, взятого в плен при Иоанне Васильевиче, избравшего царскую службу и отличившегося в Ливонии. Судьбе угодно было, чтобы последний в роду пал под Азовом, в походе на бывших соплеменников. По смерти вдовы выморочное имение взято на государя и досталось мне.

Впрочем, объявлялись как-то с предложениями о выкупе села родичи прежнего владельца по боковой линии. Быв испомещены в Романовском уезде, где много служилых татар, они еще в начале правления Петра, после полутора веков службы России, пребывали в магометанской вере. Царю был донос, что помещики-татары ругаются над православием. Он предложил на выбор: креститься, либо отдать имение в казну и перейти на денежное жалованье. Представьте, как мало доверия к финансовой состоятельности государя оказали его верные слуги: на жалованье ни один не пошел. Честно говоря, не разглядел в них разницы с прочими дворянами.