Кто ищет, тот всегда найдёт - Макар Троичанин

— Рыба на нерест пошла, — объясняет, успокаивая, Дмитрий, — до конца месяца никто не будет работать.

— Чего она, — удивляюсь, — поперёк дороги, что ли, валит?

— Поперёк кармана, — уточняет, ухмыляясь, Кузнецов.

Вот те на! Приехали! Мы-то, ухайдакиваясь, торопились к началу месяца, подгоняемые мыслителем, сделали, как и обещали, а выходит, что весь наш кровавый пот коту под хвост? Обидно донельзя, а ничего не сделаешь: мы — такие замухрышные винтики в разогнавшейся поисковой махине, что если даже и свернём шею-резьбу, то мало кто и почухается. В нашем социалистическом производстве всегда так: сначала «давай-давай!», а потом почему-то встали, а то и вовсе забыли, зачем начинали. Зато всё по плану, у нас их тьма разных: пятилетний, годичный, квартальный, месячный, встречный, уточнённый, коллективный, индивидуальный, технический, социально-политический… Их столько, что чёрта с два запомнишь. Вот и приходится вкалывать на «давай-давай-стой, не туда заехали!». Внизу, у реки, где строится дорога, отчётливо услышался натужный рёв бульдозеров.

— Работают же, — укоряю Дмитрия, — а ты говоришь?

— Это рыбаки, — объясняет он. — Не видел, как наши буровики и строители наловчились ловить нерестовую рыбу современным техническим способом?

— Нет, — сознаюсь, — а что в нём необычного? — Я рыбалку не люблю, она выматывает мои и без того натянутые нервы.

Дмитрий встаёт.

— Сходи, полюбуйся, а я пойду устраиваться.

— Хочешь ушицы? — опаздываю с предложением, уловив шибающий в нос запах сварившейся кеты.

— Мы тоже принесли, сварим, — отказывается он, — одному с вами неудобно, — и уходит ставить лагерь.

— Что будешь делать здесь? — кричу в спину.

— Съёмку перед бурением, — отвечает, чуть повернувшись и подбросив движением спины сползающий рюкзак.

Ага, злорадствую, попухла мать Алевтина, выведут тебя на чистую воду. Криви душой и телом, но не криви делом.

— Так наша Сухотина сделала, — напоминаю Дмитрию.

— А-а, — машет он рукой, — студенческий лепет.

Вот так, Алевтинушка! Вы потеряли профессиональное лицо, что может быть страшнее, особенно в нашей профессии. Стоила ли овчинка выделки?

— Ну, что, — обращаюсь к верному адъютанту, — пойдём на экскурсию? А то что-то тошно.

— Поешь, — советует Сашка, старательно вгрызаясь в варёную кету, — полегчает.

Может, и правда? Поклевал слегка, брезгливо выкинув шкуру в костёр, никакого облегчения — не тот фрукт!

Пошли сначала по тропе вниз напропалую, потом — по неряшливо прорубленной просеке и скоро выбрались на неоформленную дорогу, обочина которой вниз по склону была густо завалена спиленными деревьями и пнями, вывороченными ножами бульдозеров. До участка дорожникам оставалось километров пять, может, чуток меньше. Вот ведь как у нас бывает: какая-то рыбёшка остановила дело государственной важности, и не сдвинуть его никакими силами. Интересно, какие части тела кусает сейчас мыслитель? Гладко было на бумаге, да забыли про нерест.

Сначала дорога виляла по распадкам и отрогам долины нашего ручья, полого спускаясь вниз, а потом перекатила в долину соседнего, устьем подмывающего мою скалу. Решили не бегать по зигзагам дороги, а спуститься напрямик к ручью и шлёпать по нему. И так удачно спустились, что сразу попали в родильный дом. Ручей здесь расширялся, утихомирил бег по песчаному дну, кое-где заросшему пучками торчащей из воды травы и утыканному валунами. У меня глаза полезли на лоб, когда я увидел это природное чудо: в слабопроточной прозрачной воде, мелкой и хорошо прогреваемой, бултыхались огромные рыбины-чудища, раскрашенные в багрово-сине-зелёный камуфляж, с раззявленными горбатыми рылами, из которых торчали безобразные зубы-пилы. Некоторые трепыхались на боку в агонии, другие ещё двигались, выискивая подходящие местечки для потомства, а многие безжизненно прибились к берегу и медленно сплывали в обратный путь. В последнем усилии выкопав под валуном ямку, самка выпускает туда красную икру, а крупный самец немедля торпедой накрывает ямку и оплодотворяет будущее потомство, неистово крутя хвостом. Потом оба запахивают зародышей, пряча от хищников, а те уж тут как тут. Разящими стрелами носятся форели и пеструхи, видимые только в момент атаки, уже ошалевшие от изобилия калорийной пищи. По берегу мечутся сороки, ещё какие-то птицы, а выше по ручью мелькнула медвежья туша, и я её узнал — встречались в малиннике. Теперь медведю и вовсе было не до нас. Невозможно глаз оторвать от апофеоза жизни и смерти. Что значит сила природы в инстинктах! Людишки на такое не способны, никто не пожертвует, кроме разве идиотов, своей драгоценной жизнью ради новой, но чужой. Каждый думает: я, родной, сегодняшний, дороже всех будущих поколений на свете и плевать мне на природу с её выкрутасами и на то, что будет после меня. Хоть потоп! Угробит человечество пухнущий от разума эгоизм! Нет в наше время в людях мира в себе, и чем дальше, тем труднее его найти, потому что количество соблазнов и знание о них всё увеличивается, а отрыв от природы, которая всё чаще становится врагом, растёт.

Пошли дальше навстречу прерывистому источнику рёва тракторов. Постепенно к нему примешался, нарастая, ровный гул падающей воды, и скоро мы вышли к водопаду высотой метра четыре. Вода, стиснутая скалами, ровным мощным потоком обрушивалась вниз, вырыв громадную ямину, в которой как в консервной банке скопились, набирая силы, тёмные косяки рыбин. Иногда они, словно сговорившись, стремительной стайкой как ласточки взмывали вверх по падающему потоку, взлетали над водопадом и, падая выше него в ручей, уплывали на смену выполнившим долг перед природой и уже расставшимся с жизнью. На лужайке у самой ямины разместилась тёплая компания с эпицентром из нескольких бутылок и какой-то еды на газете. Отчётливо различался только увесистый шмат сала — сало на жаре? Бр-р! Шум водопада заглушал все звуки, и нас заметили только тогда, когда мы спустились вниз. Тотчас от шайки отделился краснорожий мордоворот и перегородил дорогу.

— Кто такие? Что надо?

— Геофизики, — отвечаю, тушуясь перед пьяной тушей.

— А-а, — радуется, — товарищи по оружию. — Подмигивает и предлагает: — Дерябните… — оценивает критическим взглядом, — … по полстаканчика? — на большее ни по возрасту, ни по комплекции мы не тянем.

— Нет-нет, — отказываюсь с ужасом, мгновенно ощутив во рту тёплый вкус тошнотворной сивухи, — мы в рекогносцировочном маршруте, нельзя… да и жарко.

Он ржёт, выставив вперёд жирный небритый подбородок.

— Охладиться есть где, смотри! — от компании отделились двое и, как были в одежде — нырь в яму, за ними и третий. — Сейчас, — успокаивает ражий, — остынут мужики. — А те выныривают, ухают, рычат: один — «У-гы-гы!», второй — «А-а, мать-перемать!» и снова скрываются с головой, распугивая рыб, жмущихся к краям и дну. Вдруг, отчаявшись, большой стаей, мешая друг другу, рыбы в панике устремились вверх по водопаду и не все выскочили, многие, не набравшие силёнок и спихнутые соседями, упали обратно. Хорошо, что алкаши недолго принимали бодрящую ванну — вода-то ледяная! — выскочили, забегали друг за другом, орут как оглашённые невесть что и матерятся, стуча зубами, а потом разделись догола, поржали, определяя, у кого спрятался больше, одежду расстелили на камнях на просушку, а сами залегли головами к эпицентру, и наш туда же, мы ему не интересны. Сказал что-то компании, те окинули нас безразличными взглядами и потянулись за стаканами, налитыми доверху. А мы, несолоно хлебавши, двинули дальше осматривать другие экспонаты природного аквариума.

Этот ручей был больше нашего, шире, и вода в нём, наверное, вкуснее, потому что рыба шла в нём сплошняком, покрывая всё дно. Она то стояла, задумавшись, то медленно и синхронно передвигалась вверх, то разом, как по команде, бросалась скопом в сторону, а потом медленно возвращалась на старое место. Я слышал, что по какому-то наитию они выбирают для нереста не всякий приток, а определённый, закреплённый в них генетическим кодом на все последующие поколения, и малёк, которому посчастливилось вылупиться, выжить и спуститься в океан, обязательно вернётся для продолжения жизни в дом родной. А человеки? Раскидают детишек где попало, и растут чада без роду и племени, в угоду себе и во вред окружающим.

Чем ближе слышался надсадный рёв бульдозеров, тем больше становилось рыбы в ручье, и была она беспокойной, шла почти в два этажа, торопясь уйти вверх. То и дело выталкиваемые друг другом, они тяжело взлетали над водной поверхностью и гулко шлёпались, недовольно трепыхая мощными хвостами. Всё чаще стали попадаться израненные, порезанные, а некоторые тащили за собой икряной шлейф, и всё равно, даже в таком состоянии, упорно передвигались на нерест. С приближением к реке долина значительно расширилась, и за кустами зажелтел широкий песчано-галечниковый плёс, а ручей разделился на два протока. По всем берегам стояли десятки, а мне показалось — сотни — деревянных бочек. Около них деловито ходили, копошились с ножами в руках какие-то промысловики, а вокруг — завалы дохлой и трепещущей рыбы вперемешку, и сюда, в кусты, порывом ветра вдруг занесло отвратный запах тухлятины. Мы не стали спускаться к тем, а поверху, маскируясь кустами и шумом тракторов, подобрались поближе и наблюдали за слаженными действиями браконьеров, оставаясь невидимыми. Да, это была рыбалка! Такой рационализации ни в каком институте не придумают. Со стороны реки прямо по руслам обеих проток двигались два бульдозера. Опущенными ножами они гнали перед собой валы воды и выплёскивали на берег шевелящийся рыбий вал. Не выброшенные и не успевшие уплыть рыбины погибали под гусеницами, и вода за гусеничными траулерами была мутной, перемешанной с икрой и частями рыбин.