Африканский Кожаный чулок - Карл Фалькенгорст

Святая ночь! Здесь она осквернялась отвратительнейшим праздником, какой только когда-либо совершался на земле. В священной роще собирались участники пиршества, чтобы закалывать своих ближних! И эта жертва заклания взята была среди его людей. Бедная Тумба! Слова любви должны были проникнуть сегодня в твое сердце и рассеять твое суеверие. Перед твоими духовными очами должен был раскрыться новый мир, полный добродетели и милосердия, — а между тем тебя заковали в цепи, тебя поволокли на заклание; тебя встретит там дикий, радостный вой, — и ты умрешь, содрогаясь перед людьми!

Такой ужас в эту тихую, святую ночь! Все в Белой Бороде возмущалось против этого. Он не допустит, чтобы совершился этот невероятный поступок, он поставит все на карту, и даже если от этого будет зависеть успех всей его экспедиции, всего трудного дела, которому он посвятил свою жизнь, он не остановится ни перед чем, а скорее сам погибнет, спасая несчастную женщину!

Он послал Тома и Майгазин-баки в деревню, чтобы потребовать выдачи Тумбы.

— Ее нет здесь! — насмешливо кричали дикари.

— Обыщите деревню! — издевался Абед. — Боюсь только, что вы напрасно потеряете время!

— Смотрите, вожди отправились уже в священную рощу, чтобы принести жертву фетишу. Теперь не время думать о какой-то балубской женщине.

Посланные вернулись ни с чем, как это и предвидел Белая Борода.

— Господин, — сказал Том, — деревня кишит воинами, танцующими дикие танцы.

— Вангваны тоже подкреплены свежими силами, и мне кажется, что я почти точно видел среди них Сагорро.

— Том, — спросил его Белая Борода. — Знаешь ли ты, где Тумба?

— Знаю, господин! — отвечал Том, печально опуская голову.

— Том, — продолжал Белая Борода, — неужели мы отдадим так легко мать Меты? Хватит ли у тебя мужества еще раз пойти со мной в священную рощу?

— Только прикажи, господин! — вскричал Том и положил правую руку на сердце, точно желая показать, что он готов рисковать своей жизнью ради освобождения Тумбы. — Я с радостью пойду с тобой всюду!

— Моари, — обратился затем Белая Борода к бывшему пленнику, стоявшему около него, — дикари собираются заколоть в священной роще старую Тумбу и разделить между собой ее мясо, как кровожадные звери. Моари, хочешь ли ты отправиться со мной, чтобы освободить ее из когтей этих чудовищ в образе людей?

— Господин, — вскричал Моари, — ты спас меня из когтей леопарда и из рук торговцев невольниками. Я никогда не забуду этого. Моя жизнь принадлежит тебе. Я готов умереть за тебя и пойду за тобой всюду!

— А кто из вас, — обратился Белая Борода к гауссам, — решится идти со мной в рощу перед храмом фетиша, чтобы разогнать кровожадных чудовищ и освободить несчастную жертву, выхваченную из нашей среды? Кто дерзнет пойти со мной, чтобы бороться не на живот, а на смерть?

Гауссы отошли в сторону, столпились теснее и стали говорить друг с другом. Затем Майгазин-баки вышел вперед и сказал:

— Господин, мы все как один человек готовы следовать за тобой. Мы пойдем с тобой даже на верную смерть!

— Белая Борода, мы тоже должны участвовать в этом, — вскричали балубы, — ведь дело идет об освобождении нашей пророчицы, и ты обидишь нас, если не возьмешь с собой!

Тогда на глазах Белой Бороды выступили слезы радости. Его люди отличались храбростью и добротой и способны были на благородные чувства. О, они были настоящие герои, эти чернокожие! Теперь он чувствовал, что стоило бороться за освобождение негров, что труды его окупались. В эту торжественную минуту, когда предстояло совершить доброе дело, самоотверженное мужество его солдат было лучшим доказательством того, что в каждом человеке дремлет зародыш добра и что надо только пробудить его к жизни, чтобы оно принесло богатые плоды. Сегодня Белая Борода пожинал то, что раньше посеял; на его любовь отвечали ему взаимностью.

О, как щедро одарили его эти люди в рождественский сочельник!

Но ему было некогда предаваться отрадным чувствам в это смутное военное время, как ни теснили эти чувства его грудь. Теперь надо было действовать, не тратя ни секунды, потому что одна минута проволочки могла стоить жизни бедной Тумбе.

Быстро выбрано было пятнадцать человек из гауссов, известных как хороших ходоков и которых поэтому не могла испугать долгая и трудная ходьба. Эти пятнадцать человек, не считая Тома и Моари, должны были сопровождать Белую Бороду, а остальные оставались под начальством Майгазин-баки для защиты Черного замка на случай, если бы враги рискнули напасть на него. Отряд в восемнадцать человек вышел из замка через заднюю дверь и по знакомой тропинке, делая длинный обход, направился к священной роще.

Ночь была тиха. Миллионы звезд сияли на небе, бросая свой кроткий свет на землю, точно затихшую в ожидании того, что должно было случиться. Не слышно было никакого подозрительного шороха. Все негры были, очевидно, уже на месте празднества. Белая Борода облегченно вздохнул и осторожно стал пробираться вперед. Никто из врагов не заметил, как он вышел из Черного замка, и можно было надеяться, что задуманное предприятие, скорей всего, удастся.

Немного погодя один из вангванов вбежал, едва переводя дух, в хижину Пантеры; около двери с любопытством столпились прочие вангваны. На всех лицах изображалось напряженное ожидание и в толпе слышался возбужденный шепот. Вдруг в дверях показался Сагорро. В правой руке у него было белое знамя; он развернул его, и при свете костра можно было различить алый полумесяц на белом поле. Вангваны знали, что это означало начало войны, и приветствовали знамя дикими воинственными кликами, к которым присоединился и вопль дикарей «ха-ха-ха!»

Сагорро поднял левую руку и этим дал знак своим воинам замолчать.

Военный клик вангванов затихал, а вместе с ним и голоса негров. Тысячи черных голов теснились на площади, образуя густую толпу, и скоро водворилась глубокая тишина. Сагорро начал речь.

Храм фетиша был празднично разукрашен в эту ночь. Три огромных костра отбрасывали красный отблеск на соломенный храм с остроконечной крышей в виде сахарной головы, доходившей до верхушки великанов-деревьев. С самого острия глядело на землю какое-то странное лицо с парой темных глаз; было время, когда они смотрели иначе, эти большие темные глаза: когда-то светились они радостью, сверкали дикой местью в бою, — но теперь взгляд их был тусклый и безучастный, неспособный выражать земные страсти. Всмотритесь пристальнее в эти глаза: они совершенно бесстрастны. Это не глаза живого человека, глядящего сверху на то, что делают внизу люди, это темные глазные впадины черепа. Неужели негры украсили черепом верхушку своего храма, — ту верхушку, на которой мы привыкли видеть крест?