Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи

И тюремщик с заключенным крепко обнялись…

* * *

Все большая ненависть исподволь захватывала сибирские просторы. Слякотная, серая, без долгожданного тепла весна отрезала Тобольск от остального мира. Но изоляция его усиливалась, когда из Москвы, из главного штаба Ленина, стали приходить приказы о более суровом содержании членов дома Романовых.

Александра сильно страдала, но не подавала вида, с каждым днем делая над собой все большие усилия, так что даже доктор Боткин, глядя на нее, позабыл о ее сердечном заболевании. Она постоянно писала письма своей лучшей подружке и конфидентке Анне Вырубовой, которая вот уже несколько месяцев томилась в Петропавловской крепости в Петрограде.

Религиозная вера императрицы помогала ей преодолевать все боли, не замечать притеснений, угроз солдатни, этих новых рекрутов, набранных из числа крестьян, — партийцев, которые считали своим долгом быть куда еще более грубыми, жестокими и циничными.

Несчастная государыня никогда не демонстрировала своего полного смирения. Да, теперь, глядя на нее, можно было сделать вывод, что она отказалась от любой человеческой надежды, но у нее была еще и другая, тайная, которая ее все еще безотказно поддерживала, и почти каждый день она была занята рукоделием — либо шила, либо вышивала. Ей нравился приглушенный свет, лившийся из окна неподалеку, так как к нему подходить близко ей запрещалось, под тем предлогом, что она могла обменяться условными знаками с потенциальными заговорщиками.

Какое лицемерие, какая глупость! Существовали, конечно, многочисленные монархические группы смелых людей, но они не были организованы, действовали порознь, и им ничего не было известно о тех непреодолимых преградах, которые ежеминутно возникали между домом в Тобольске и остальным миром.

В конце концов, казалось, в их среде появился лидер в лице одного достойного презрения человека по имени Борис Соловьев. В 1915 году он подружился с Распутиным, вошел к нему в доверие. Обосновавшись в Тюмени, Соловьев координировал разрозненные усилия с целью спасения тобольских пленников. В августе сразу после отъезда царской семьи в Тобольск, Соловьев поехал в Сибирь для изучения ситуации. Вернувшись в Петроград, 5 октября 1917 года, он повенчался с дочерью старца, Марией Распутиной в Думской церкви.

После прибытия в Тобольск Соловьев быстро установил контакты с императрицей, действуя через одну из ее горничных, некую Романову.

Но этот человек был двойным агентом. Он использовал материальную помощь, желание многих людей помочь организовать побег царской семьи, только ради личного обогащения. Он исправно сообщал о любой более или менее рассчитывавшей на успех попытке освобождения советскому комиссару.

Соловьев с невероятной изощренностью предателя наблюдал за деморализацией императорской четы, притворяясь, что на самом деле занимается их освобождением, но все это была с его стороны чудовищная, беспардонная игра, цель которой была поживиться за счет их бедственного положения.

Александра оставалась неколебимой. Она писала: «Хотя мы все ужасно страдаем, мир властвует в наших душах. Ни одно страдание не заставит меня задуматься над тем, что произойдет с моим телом. Я страдаю только из-за России. Но и это в конечном счете, — к лучшему. Просто я теперь ничего не понимаю, — может, весь мир сошел с ума?»

Какое теплое, радостное солнышко, и все вокруг сверкает инеем. Отныне все для нас — только в прошлом! Как же несчастна моя бедная Россия! Разоряемая изнутри, разрушаемая извне немцами! Остается только надеяться, что наши армии остановят захватчиков.

Я чувствую, как старею. Но разве я не являюсь, тем не менее, перед Господом матерью этой несчастной страны? Черная неблагодарность России по отношению к Николаю разбивает мне сердце, но даже это не мешает мне любить эту страну, как самого бедового из детей».

В другом письме, адресованном Вырубовой, она пишет: «Как хочется мне стать лучше. Но вот смогу ли? Только лишь доброта способна осветить тот мрак, куда погружает нас все больше наша глупость. Гроза близка. Но через смерть обручается душа со Спасителем. Это мое путешествие к большему слиянию с божественной любовью меня так поддерживает».

Денег не хватало. Со стола пленников исчезло все то, без чего, по мнению их тюремшиков, можно было и обойтись, — кофе, сахар, сливочное масло.

Александра так терзалась из-за Николая, из-за своих детей. Она ни на что не жаловалась, не чувствовала никаких нехваток. Что для нее холод, что жара? Говорят, что она теперь такая рассеянная. Но она постоянно следит глазами за своим горячо любимым мужем. Как ей хотелось бы дать ему еше больше своей любви, если такое только возможно.

Однажды вечером, после общей молитвы, он ей показался таким озабоченным, с горечью на лице. Она, положив ему голову на плечо, мягко сказала:

— Ники, ты только подумай, сколько на свете несчастных супружеских пар, сколько женщин овдовели, сколько мужчин лишились домашнего очага… А мы с тобой остаемся вместе и будем вместе вечно, вместе с нашими очаровательными детьми, которые никогда нас не разочаровывали. Неужели этого мало, чтобы вынести все? Разве такая привилегия не стоит всех испытаний, насылаемых на нас?

Она опустилась на колени и принялась молиться Пречистой Деве, подбирая для Нее такие убедительные слова, чтобы Она их никогда не разлучала!

Но увы, как шакал, подкарауливающий свою добычу, Ленин решил разлучить царя с детьми. 13 (по старому стилю) апреля 1918 года, когда Алексей, играя во дворе, снова поранился, и у него начался сильнейший приступ гемофилии, за дверью на первом этаже возникла тень человека. Это был комиссар Яковлев. Как всегда этот странный представитель Советов не осмеливался глядеть прямо в лицо собеседника:

— Гражданин Романов, вы должны готовиться к отъезду.

Николай молчал, заложив руки за спину. Затем, ударив каблуком сапога по полу, он осведомился:

— Нельзя ли узнать, куда я должен ехать?

— Этого я не уполномочен вам говорить…

Тут же несчастный царь вспомнил о распространявшихся в последнее время слухах о том, что Советское правительство решило закончить войну и подписать мирный Брест-Литовский договор с Германией, и его, очевидно, хотят заставить подписать такое злодеяние.[6]

— Я отказываюсь ехать, — ответил император.

— Вы не имеете права отказываться от всего того, что вам предлагают, Я призываю вас выполнить приказ. В случае вашего отказа я буду обязан увезти вас силой…

— Мой сын очень болен. Он нетранспортабелен…