Поиски счастья - Николай Максимов

— Мы еще многого не знаем. Будто спим мы, — вздохнул кто-то в углу у двери.

— Я старик, но я не против новой жизни. Ленин правильно говорит. В голове его верные мысли.

— Однако, где так долго гонец? — перебил старика нетерпеливый Элетегин.

Ему никто не ответил.

День уже начал угасать, когда возвратился чукча-гонец и сообщил, что колчаковцы, видимо, поехали назад, в уезд.

— Почему сразу не позвал нас? — спросил Кочнева Элетегин. Он уже совсем было приготовился арестовать плохих таньгов, поймать Гырголя, прогнать американов.

— Ничего, Элетегин, — успокоил его Иван Лукьянович. — Дальше Славянска не уйдут.

Чукчи не расходились.

Иван Лукьянович задумался. Он не мог задерживаться дома. Нужно было немедленно выполнять предписание ревкома, время не ждало.

— Ничего, — повторил он. — Летом приедут сюда хорошие таньги, привезут товары, прогонят американцев. Вместе с вами заберем у шамана вельбот, поделим между бедняками оленей богачей, выберем свою бедняцкую власть.

Находясь в положении ссыльного, Кочнев, прикрываясь записками купца, имел возможность бывать в поселениях, расположенных лишь к югу от бухты Строгой. На северо-западе он был лишь один раз и далеко не во всех поселениях. Теперь ему предстояло отправиться именно туда.

— Вечером я ухожу на север, к проливу, рассказывать чукчам о новой жизни, — сказал Иван Лукьянович. — Потом прямо оттуда — в Славянск.

Чукчи внимательно слушали.

— Если плохие таньги станут спрашивать обо мне, говорите, что я ушел в южные селения… Поняли?

— И-и, — все утвердительно кивнули.

Во взоре Элетегина светилось восхищение. «Умный Ван-Лукьян», — думал он.

— Вернусь из Славянска вместе с хорошими таньгами. Ждите меня. Берегите Дину. Потом мы поймаем Гырголя, прогоним чужеземцев, устроим правильную жизнь.

— Ты смотри, Ван-Лукьян, — предостерег Кочнева старик, который недавно говорил, что в голове Ленина верные мысли. — Чукчи, однако, тоже встречаются плохие. Есть слухи, что Гырголь объявил себя хозяином Амгуэмской тундры. Берегись его. Он может убить человека. — Старик покосился на Элетегина, не желая прямо напоминать об убийстве его отца. — Шаманы тоже бывают злые. Ты смотри, Ван-Лукьян!

— Зачем им трогать меня? Я буду лечить больных, помогать чукчам, рассказывать им о новой жизни и новой власти.

— Это верно, — согласился Элетегин, — хороших чукчей, однако, больше. Также многие меня знают. Ты говори им, что я твой тумга-тум. Если найдешь старика Вакатхыргина, — тоже скажи. Умный старик. Также с Пеляйме из Уэнома мы были приятелями. Много раз встречались на ярмарке. Жалко, пропал куда-то Тымкар. Давно не слышно. Сильный он. Многое может.

— Да, да, это так, — послышалось сразу несколько голосов, и чукчи назвали еще ряд имен своих друзей из разных стойбищ.

— Спасибо, спасибо, — ласково поблагодарил Иван Лукьянович.

Затем он помолчал, словно вспоминая что-то, взглянул в окошко и твердо сказал:

— Ну, что делать вам — вы знаете. А теперь идите домой.

Поздними сумерками Кочнев и сам вышел из домика. За его спиной был большой мешок с продуктами и медикаментами. На шее — ружье, в руке — палка. Одет был Иван Лукьянович, как чукча.

Между высокими горами, над закованной в ледовую броню бухтой, висела луна. Забитые снегом ущелья и скалистые вершины светились зеленоватым светом. Было тихо, как перед бурей.

Перейдя бухту, Иван Лукьянович сразу углубился в долину, чтобы по ней выйти на побережье, к ближайшему поселению.

По твердому снегу идти было легко. Но сердце гулко билось. Радостным волнением был охвачен Иван Лукьянович, в какой-то мере и от него, Ивана Кочнева, зависит приближение часа, когда народы Севера смогут вздохнуть полной грудью. Сознание этого наполняло сердце бывшего ссыльного лекаря гордостью. Сколько лет уже он совмещал медицинскую практику с подготовкой обездоленных к протесту… Конечно, здесь, в бухте Строгой, ему было легче: здесь он одержал не одну победу над болезнями и смертью. Труднее будет там, где его увидят впервые, думал он.

Однако уже в первом поселении опасения его начали рассеиваться.

— Какомэй! Ван-Лукьян! — встретили там его. — Заходи кушать. Здравствуй.

Оказывается, его знали. Знали и тут, знали и в других селениях — до самого Восточного мыса. Да и как было не знать его чукчам и эскимосам: ведь сколько лет он прожил среди них…

Иван Лукьянович не торопился. Лечил, присматривался, беседовал, примечал. Лишь к весне он достиг мыса Дежнева.

Потом попал в Уэном.

В Уэном он вошел ранним утром. Люди еще спали. Его встречали лишь собаки. Здесь его внимание сразу привлек к себе домик, очень похожий на его собственное жилище. Иван Лукьянович направился к нему. «Кто бы мог тут жить?» Постучал. За окном мелькнула голова и скрылась. Вскоре на пороге показался заспанный чукча средних лет.

Его смуглое лицо выражало что-то недружелюбное и настороженное.

— Здравствуй, — первым поздоровался пришедший.

— И-и, — ответил владелец домика, не выказывая признаков гостеприимства.

Собаки целой сворой продолжали лаять на незнакомца.

Из яранг начали высовываться головы.

— Это Уэном? — спросил Кочнев, хотя в таком вопросе не было надобности.

— И-и, — также безразлично подтвердил заспанный чукча.

— А где яранга Пеляйме? — вспомнил Иван Лукьянович имя, названное ему Элетегином.

Чукча часто заморгал, оглянулся, как бы ища защиты…

— Откуда знаешь Пеляйме? — вместо ответа хрипло спросил Пеляйме, тоже не узнав таньга.

— Я лекарь из бухты Строгой. Элетегин мой тумга-тум. Он сказал мне: «Пеляйме — мой друг. Иди к нему».

— Элетегин? Какомэй! Энмина! — крикнул чукча. — Тебя Ван-Лукьян звать? — Он протянул руку. — Этти, здравствуй! Однако, Пеляйме — это я… — Он явно смутился, щеки его порозовели.

Дверь снова открылась, в нее несмело просунулась женщина.

— Энмина, это Ван-Лукьян. Он друг Элетегина!

«Так вот он какой, этот таньг?» — подумала Энмина. Она попыталась улыбнуться, гноящиеся веки тяжело приподнялись, за распухшими губами показались белые десны.

«Боже мой, она еще может смеяться!» — болью сжалось сердце медика. Голова женщины была покрыта струпьями, жесткие волосы слиплись, железы на шее распухли, за ушами бугрилась гноящаяся короста.

— Пойдем, пойдем! Вот яранга Пеляйме, — с достоинством сказал ее муж про свое жилище. — Га-гы! — пугнул он собак и пропустил гостя вперед.

На нешироких нарах спали двое нагих детей, слегка прикрытых оленьей шкурой. Оконная рама была затянута прозрачным пузырем. Здесь стояли грубый стол, печка и такие же, как дома у Ивана Лукьяновича, обрубки плавника вместо стульев. Казалось, кто-то снял план с его домика и построил здесь точно такой же.