Гарем ефрейтора - Евгений Чебалин

Теперь шестеро бродят по горам волками: то их стерегут из засады гаски, то они грызут глотки красным истребителям, сдирают с них шкуры живьем. Двое из группы тяжело ранены. Махмуда послали пошарить в пустых саклях: может, где завалялось лекарство.

– Много раз приходил домой? – сострадая, спросил полковник.

– Два раза. Сюда ходить, ей-бох, как кинжалом тут режет, – сморщился, накрыл сердце черной ладонью связник.

– Понимаю тебя, брат, – сцепив зубы, обнял чеченца Осман-Губе.

Ослепительно высветилась в памяти глубокая, проторенная по огородной целине стежка – такую двумя визитами не выбьешь. Значит, приходил много раз. Для чего?

Вызревало решение: с помощью Махмуда добраться до города в предельно плотном режиме слежки за проводником. Перед городом избавиться от него. В Грозном проверить две явки, дать задание и затем, имея в послужном активе хоть это скудное дело, кое-какую заслугу перед берлинскими хозяевами, прорываться в Берлин через Баку, Иран или Турцию. Документы надежные, они легализовали ношение оружия. Догонять по Европе откатившийся на сотни километров фррнт с целью перейти его – безумие.

– Теперь немножко спать будем, – сладко зевнул, бросил бурку на топчан Махмуд. – Давай сюда ложись, я на полу…

– Здесь не будем, – покачал головой немец. Объявил спокойно: – Ночевать в лесу.

– Зачем лес? – оторопел связник. – Тепло тут.

Осман-Губе молча буровил связника глазами. Напомнил: красные.

– Ей-бох, они сюда не ходили больше! – страстно уверил Махмуд.

– Сегодня нет, завтра могут прийти, – жестко дожал полковник. – Иди запрягай лошадь.

– Ты правильно говоришь, – неожиданно поддался Махмуд. Оделся, пошел запрягать.

И опять заныло в гестаповце: лекарства. Он приезжал за лекарствами для раненых, почему не сопротивляется, не напомнит?

… Сели, поехали почти в полной темноте, едва подсвеченной снегами. Небо застлало черной пеленой туч, луна лишь изредка высвечивала в их глубинной толще хининно-тусклый клок.

Лошадь с трудом тянула на крутой подъем, боязливо, недовольно всхрапывала. Крепко, совсем не по-весеннему подморозило, визжал наждачно-жесткий наст, из фиолетово-темного пространства выползали, плыли мимо торчащие черные туши стволов: густел матерый лес.

Съехали в ложбину, натаскали сушняка, запалили костер. Лошадь устало отфыркивалась. Махмуд накрыл ее попоной. Перед отъездом нагрузил ворох тряпья из своей сакли: домотканые коврики, теплый бешмет и специально для Осман-Губе тяжелый тулуп.

Уселись в сани напротив костра. Махмуд, умащиваясь поудобнее, предложил:

– Утром поедем к кунакам. Мал-мал гостим, потом…

– Утром едем в Грозный, – сухо перебил гестаповец. – Там дела. Сколько ехать?

Почувствовал плечом: будто током шибануло аборигена.

– Э-э. Осман, я чечен-бандит, как в город ехать? Турма не хочу!

– Не надо бояться. Есть документы: я – дагестанский майор НКВД, ты – мой оперативный работник. Едем в наркомат Грозного, в спецкомандировку.

Барагульгов долго молчал, думал.

– Тогда другой дело, – наконец согласился. – Я тибе верю.

«Куда после Грозного, не спросил», – в третий раз настигло сомнение полковника. В нем сгущалось чувство опасности. Оно в конце концов привело к решению: этого надо убирать еще в лесу, при первой же остановке, не доезжая до города, когда станет ясно, в каком направлении город.

Коротали долгую ночь на санях, полулежа. Дремали вполглаза. Рядом мерно хрустела сеном лошадь.

К утру вызвездило. Пронзительно и гулко ввинтился в предутреннюю тишь волчий вой. Осман-Губе, дрожа от озноба, очнулся. Розового окраса рассвет расползался по горам. Лошадь, понурив голову, дремала рядом с черным кругом кострища. Махмуда рядом не было.

Режущая опасность полоснула полковника: проспал, упустил! Сбросил с плеч наброшенный тулуп, спрыгнул с саней. Рванул кобуру с пистолетом, расстегнул, достал оружие. Выудил из кармана ватника лимонку.

Стылая грозная тишина обволакивала, сжимала обручем голову до звона в ушах.

Позади едва слышно хрупнул снег. Осман-Губе дернулся на звук, развернулся. Из-за густо-белого начеса кустов выходил, затягивая брючный ремень, проводник. На черно-щетинистом лице прорезалась зубная щель:

– Салам алейкум! Как спал, Осман?

– Где был? – коршуном уставился гестаповец.

– За кустом сидел, – широко расплылся проводник. – Тибе тоже надо. Иди посиди, далеко ехать.

Осман-Губе пошел за кусты, убедился.

… Барагульгов кутал полковника в тулуп, пыхтя, с натугой застегивал овчину на все пуговицы, заботливо урча:

– Типло будит, клянусь, хорошо будит…

Руки Османа-Губе утонули в длинных кишках рукавов, голова – в шерстяном стоячем заборе воротника. С великана тулуп, что ли?

Ехали рваным темпом: вверх – вниз. Снегу, не давленного, не тронутого полозьями, намело на бывшей дороге почти по колено.

Лошадь парила, роняла табачного цвета кругляши, устало отфыркивалась. Барагульгов часто соскакивал с саней, помогал, подталкивал.

Осман-Губе угрелся, наглухо закованный в овчину, временами проваливался на несколько минут в дремоту. Все шло по его плану вопреки предложениям туземца.

Остановились на краю речушки. Иссиня-темный стеклянный поток скользил над камнями в белой пушистой окантовке. Лошадь сунулась к нему мордой, зайдя по колено, жадно всосала в себя расплавленный хрусталь воды.

Махмуд, загребая ногами снег, устало побрел к кустам.

– Сичас, малый дело сделаю… Скоро в городе будем. Час ехать, – махнул рукой в сторону Грозного.

Осман-Губе дрогнул, пронзительной ясностью решения обдало мозг: пора! Здесь.

Сунулся расстегивать пуговицы тулупа. Бешено засопел: мешали непомерно длинные рукава. Стал выпрастывать из них руки. С изумлением понял – не получится: кисти намертво вязли в длинной, узкой, забитой шерстью трубе.

Пыхтя, ругаясь остервенелым шепотом, прихватил две полы, чтобы дернуть их в разные стороны, разодрать овчинный смирительный халат, с мясом выдрав пуговицы. Покрываясь испариной, ловил зажатые в кистевом изгибе тяжелые, неподатливые овчины… Время! Уходило время.

– Что, не выходит? – с веселым ядовитым сочувствием спросил неподалеку сочный голос.

Осман-Губе передернуло. Он вскинул голову. Глаза его полезли из орбит. У кустов, куда скрылся Махмуд, стояли пятеро автоматчиков. От них отделился невысокий, в ладно сшитом белом полушубке офицер. Держа автомат наготове, пошел к полковнику. Остановился в трех шагах, заинтересованно предложил:

– Продолжайте. Ну-ка, дернули!

Осман-Губе, загипнотизированно глядя в черный зрачок автоматного дула, рванул полы в разные стороны. Внизу чуть слышно треснуло, и… ничего.

– Ни хре-на, – с удовлетворением зафиксировал Аврамов. – По спецзаказу для вас сработано, господин полковник. Пуговица – железная, крашеная, пришита намертво шелком. Ну-с, будем знакомиться. Полковник Аврамов, офицер для особых поручений при генерал-лейтенанте Серове. Вы, Осман-Губе, мое особое поручение еще с сорок второго. – Подался вперед, негромко хлестнул командой: – Встать!

Осман-Губе поднимался на санях, придавленный чудовищным, безнадежным бессилием: его, старого разведчика, провел дикарь. Надо было стрелять в туземца после первой лжи. Захлебываясь в селевом наплыве страха, все же ворохнулся полковник сыграть негодование:

– В чем дело? Я офицер НКВД из Дагестана, направляюсь…

– У нас нет времени на спектакль, обер-штурмбаннфюрер, – поморщился, перебил Аврамов. – Вы попали под наше наблюдение с момента прибытия к Исраилову. Радист Ушахов – наш агент. Он назвал и ваших связников Богатырева и Барагульгова. Богатырева мы прозевали, ушел в банду перед выселением. А Барагульгов на вас зуб давно имеет, сам предложил нам план в случае нашего появления. Для этого мы оставили его в горах. Однако долго вы отсиживались, мы уж всякую надежду потеряли.

Ваше прибытие в Ангушт засекли сразу же. Сигнал – задернутые занавески в сакле Барагульгова. Как видите, я открыл все наши козыри. Вам изображать кого-то – лишняя трата времени. Будем о деле говорить?

– Не здесь и не сейчас, – сгорбился полковник. Тулуп давил на плечи свинцовой тяжестью, сгибал хребет.

– Именно здесь. Сейчас, – уперся Аврамов. – Слишком большая роскошь давать отсрочку такому стервятнику, как вы.

– Что вы хотите?

– Нам нужно закончить одну давнюю работу. С вашим участием. Либо вы включаетесь в работу – тогда одно отношение к вам, либо отказываетесь – в этом случае попробуем справиться сами. Поймите, вы для нас давно отработанный материал. И нужны лишь для одного пятиминутного дела.

– Мне надо подумать.

– Я уже сказал: нет времени. У нас осталось… – Аврамов посмотрел на часы, – сорок минут до сеанса радиосвязи.