Маленький Большой человек - Томас Бергер

Но Аллардайс его резко обрывает и закатывает сцену, разыгрывая дикий приступ раздражения: он наотрез отказывается смотреть другие брошки и угрожает, что впредь в магазин Каллера он ни ногой (хотя и раньше ноги его там никогда и не бывало) и требует, чтобы ему доставили другую, но такую же точно брошь.

— Она была, знаете ли, единственной в своем роде, — говорит расчётливый старик Каллер, — но давайте я телеграфирую в Нью-Йорк. Возможно нам удастся убедить ювелира сделать точно такую же ещё одну вещицу для такого страстного поклонника творения рук его…

После слова «Нью-Йорк» Аллардайс шлепается в очередной обморок, и служащие магазина принимаются его обмахивать, дают воды и, наконец, он сообщает, что на следующий день уезжает из Канзас-сити в Сан-Франциско, где и живет его любимая, ну и что он согласен заплатить за эту брошь в два, нет, в три раза больше, чем она того стоит, если только эту брошь ему доставят лично в руки до отправления поезда, который отбывает завтра в полдень.

Каллер едва не проглотил свой галстук.

— Ну, хорошо, — говорит он осипшим голосом. — Может, что-то и получится. Вполне может быть. А взяли мы за нее, — говорит этот хитрый старый козел, — мы за нее взяли… насколько помню… ровно одну тысячу долларов. — И вылупился на Аллардайса, ожидая, что того сейчас хватит удар.

А Аллардайс совершенно безразлично ему и говорит:

— Ладно, тогда я заплачу три тысячи. Но не откладывайте дело в долгий ящик, мой друг. Вы можете найти меня в гостинице «Эксельсиор». — И оставив одну из своих визитных карточек, выходит прочь из магазина.

Я же, делая у Каллера покупку, не преминул, как бы между прочим, назвать свою гостиницу, так что следующий шаг, который предпринимает ювелир, так это кидается ко мне со всех ног. Но, не желая посвящать Амелию в свои грязные затеи, я принимаю его в спальне и запираю дверь на ключ. Ну, а в гостиной Амелия как раз брала у синьориты Кармеллы один из своих уроков пения, и, честно говоря, её вокал едва ли способствовал тому, чтоб нервы у старика Каллера успокоились.

— Произошло ужасное, мой дорогой мистер Крэбб, — говорит он. — Та брошь была уже куплена другим человеком, и он, знаете, заплатил за нее целиком одному из моих помощников, хотя сам я был в полном неведеньи относительно этого. Не мог бы я вернуть вам паши деньги и забрать свою вещь? Конечно, ситуация ужасно неудобная, я это прекрасно понимаю и собираюсь компенсировать вам, дорогой сэр, все эти неудобства. Примите, пожалуйста, взамен любое другое изделие с десятипроцентной скидкой.

В глубине души я хохотал, вспоминая, что рассказывал мне Аллардайс про философию надувательства: в любой афере жертва и мошенник — оба жулики, а честный человек на аферу никогда не клюнет. Потом, однако, он добавил, что, увы, но таковые за все время его скитаний ему не попадались. Но вы только посмотрите на старину Каллера! Он вознамерился отхватить 2700 долларов, предлагая взамен только 20-долларовую скидку!

Так что мне его было совсем не жаль. Я отвечаю ему, что об этом не может быть и речи, ибо моя дорогая маленькая племянница, которая находится в соседней комнате (известная певица, между прочим), страстно полюбила эту вещицу, и я скорее позволю перерезать себе горло, чем заберу её у неё сейчас, и что купил я эту вещь на законных основаниях и не виноват в том, что он неумело ведёт дела.

Ну, в конце концов он решил предложить мне больше, но я сказал, что в данных обстоятельствах не в деньгах дело, так что он стал постепенно увеличивать сумму, и я только волновался об одном: чтобы этого старого хрыча от волненья не хватил сердечный приступ, и он не протянул ноги у меня на ковре прежде чем мы дойдём до 2 тысяч, ибо именно эту сумму мы с Аллардайсом сочли разумной, иначе закуси мы удила, и он мог бы почуять неладное.

До этой суммы он дошел где-то через пару часов, и тогда я ему сказал:

— Мистер Каллер, вы меня уговорили. Я не могу устоять, когда вижу, что человек так расстраивается.

Деньги у него были с собой, и когда он вынул пачку, я пожалел, что не довел сумму до двух с половиной тысяч, так как, похоже, именно столько он захватил с собой. Но, чёрт побери, как бы там ни было, а для первого раза это было совсем неплохо. Я заработал тысячу за два часа. Позже в салуне мы встретились с Аллардайсом и поделили выручку пополам.

— Я зарегистрировался в «Эксельсиоре», — сообщил он, — и просил портье передать мистеру Каллеру, что мои планы несколько изменились, и что я отправился охотиться к западу от Топики, вернусь через неделю и тогда, надеюсь, мы сможем устроить наше с ним дело. Этого времени, — добавил он, — мне вполне хватит, чтобы без излишней спешки смыться из города.

— Аллардайс, а куда ты направляешься дальше? — спросил я у него, потому что он вёл образ жизни, вызывающий интерес.

— В Сент-Луис, наверное. Там я ещё ни разу не был. А что ты, Джек, собираешься делать? Я бы тебе советовал уехать из Канзас-сити и побыстрей. Конечно, у Каллера против тебя нет никаких доказательств, но скоро он поймёт в чём дело и, как мне представляется, может тебе устроить неприятности. Как бы ты посмотрел на то, чтобы нам отправиться вместе? Мне кажется, у тебя настоящий дар к надувательству.

Видите ли, он ничего не знал про Амелию, потому как от своей гостиницы я держал его подальше. В конце концов, он Шайен был жуликом.

— Это могло бы быть совсем неплохо, — говорю я ему, — но, как мне кажется, истинное мое призвание лежит где-то на лоне природы. И направляюсь я в края бизонов на зимнюю охоту.

Аллардайс энергично протянул мне руку:

— Джек, рад был с тобой познакомиться.

— И я тоже, Аллардайс, — говорю я ему, — желаю тебе всего самого наилучшего и успехов во всех твоих начинаниях.

Тогда я видел его в последний раз. Как сейчас помню, стоит он в этой низкопробной забегаловке и велит подать шампанского. Ему так не терпелось начать красивую жизнь, что он не мог дождаться, когда попадет туда, где это больше к месту. Я уходил с предчувствием, что через день или два он опять будет на бобах, потому как мошенничать он мошенничал не ради денег, а ради удовольствия, ради самой игры. Какой артист! И какой славный парень, который так меня выручил тогда в Канзас-сити!

Из этих денег я отдал небольшую часть долгов своим кредиторам, чтобы показать, что человек я в общем-то добропорядочный, и на короткое время заткнуть им пасть, а ещё внёс аванс за обучение в пансионе, который я наконец подыскал для Амелии, заведение было аристократическое и девицы жили при нем, а директриса была до того высокомерна, что едва выдавила из себя пару слов.

Так вот, я знаю, что слушая всё это, вы с нормальным цинизмом тешите себя мыслью, что рано или поздно, а Амелия вернётся к старому. Люди просто терпеть не могут, когда кто-нибудь вылезает из грязи. Должен вас разочаровать. Теперь, когда Амелия вошла во вкус, никакая сила на земле не могла помешать ей стать благородной леди. Приведу пример. Так, если обедая в ресторане, она роняла вилку, то никогда за нею не нагибалась и не поднимала с пола, нет, она не поднимала. Для этого, говорила она обычно, существуют официанты. И так получилось, что этот принцип она применяла ко всему, что бы ни делала: так, если у неё с колен на ковёр гостиничной комнаты падала книга, то она, конечно, звонила в колокольчик, и к нам наверх вбегал бой в кургузой ливрейке, поднимал книгу и отдавал ей.