Венеция. История от основания города до падения республики - Джон Джулиус Норвич

именно в том месте, где стоит город, он внезапно сужается до пятидесяти ярдов. Вероятно, из-за такой причудливой формации этот пролив, известный под названием Эврип, подвергается мощным и временами даже катастрофическим приливным волнам, проносящимся по нему с огромной скоростью не менее семи раз в сутки в одну и столько же – в другую сторону. В 411 г. до н. э. через самое узкое место пролива перекинули мост – в честь которого, по-видимому, венецианцы и назвали свою колонию[234]. Венецианцы вдобавок построили на скальном выступе посередине пролива крошечный форт с башнями, перекрыв Эврип для всех и вся, кроме бушующих вод. Сам город был защищен могучими стенами, оснащен большим гарнизоном, укомплектован запасами и прекрасно подготовлен к затяжной осаде.

14 июня авангард турецкого флота вошел в Эврип с южного конца и высадил на остров, прямо под стенами города, небольшой передовой отряд. Почти одновременно с этим (что очередной раз свидетельствовало о тщательном планировании, с которым Мехмед II всегда готовил свои операции) на побережье материка прибыла сухопутная армия во главе с самим султаном. Затем, проигнорировав имеющийся мост, его инженеры начали строить новый, понтонный, чуть дальше к северу от стационарного. Шесть дней спустя работы закончились. Мехмед II переправился на остров с половиной армии и приступил к осаде, а вторую половину оставил защищать тыл и обеспечивать линии поставок.

Венецианский гарнизон при компетентной поддержке местных жителей стойко защищал город в течение трех недель, выдержав за это время не менее пяти крупных атак. Но пушка Мехмеда II – вероятно, та самая, что сокрушила укрепления самого Константинополя, – день и ночь беспощадно била по одному и тому же участку стены, и к началу июля стало очевидно, что уже очень скоро появится большая брешь. Каким-то образом удалось сообщить об этом генерал-капитану, выжидавшему у северного входа в пролив. Николо Каналь был человеком осторожным. После всех усилий, которые приложила Венеция, чтобы обеспечить его флотом, он до сих пор не удосужился ничего предпринять и даже теперь не спешил броситься в бой. Но подчиненные Каналю капитаны все же убедили его, что настало время действовать, и в конце концов он отдал приказ пройти по каналу к турецкому мосту и осажденному городу.

Дул свежий попутный ветер, да и прилив был на стороне венецианцев. Корабли набрали такую скорость, что им не составило бы труда сокрушить турецкие понтоны (точь-в-точь как поступил Хуньяди под Белградом), отрезав Мехмеду II линии снабжения. Более того, трудно представить, для чего иначе мог бы понадобиться такой маневр. Но в последний момент Каналь испугался. На глазах у всего города, на помощь которому он шел, и вопреки призывам собственных капитанов он отдал приказ развернуть корабли и уходить на веслах в безопасное место.

Этим поступком он вынес Негропонту приговор, наглядно показав его защитникам, что помощи ждать больше неоткуда. Они продолжали сопротивляться, но силы их теперь питались только отчаянием. На следующий день, 12 июля, армия султана ворвалась в город через разбитые стены. Борьба еще продолжалась: на улицах выстроили баррикады из бревен и бочек; на головы туркам сбрасывали черепицу с крыш и лили известь и кипяток из окон верхних этажей. Турки свирепо мстили, истребляя без разбору мужчин, женщин и детей: к вечеру не многие из жителей Негропонта остались в живых. Правитель города Паоло Эриццо, укрывшийся в одной из башен, сдался на том условии, что ему сохранят голову; Мехмед II сдержал слово и казнил его по-другому – разрубив туловище пополам.

Вести о захвате Негропонта, как и следовало ожидать, повергли Венецию в смятение и ужас. За падением города неизбежно должна была рухнуть вся 120-мильная цепь укреплений, охватывавшая остров. Венеция лишилась одной из самых больших и вместительных гаваней на Эгейском море, которую турки отныне могли использовать как отправную точку для дальнейших атак на более мелкие соседние колонии. Торговые суда, курсировавшие между материковой Грецией и Дарданеллами, теперь были вынуждены огибать Пелопоннес с юго-запада, а из колоний, предоставлявших им грузовые склады, в доступе остались только Модона и Корона. Островные колонии архипелага разом лишились центральной администрации – единственной силы, способной хоть как-то держать под контролем погрязших в междоусобицах местных правителей. Но хуже всего было то, что жители всего Восточного Средиземноморья пали духом. Если даже Негропонт, этот ярчайший самоцвет в имперской короне Венеции, оказался захвачен так легко и жестоко всего за какой-то месяц, то на что оставалось надеяться остальным?

Сенат собрался на срочное заседание; купцы на Риальто с трепетом подсчитывали убытки; толпы на Моло ожидали хоть какого-нибудь корабля, который принесет вести о погибших и выживших. Весь город погрузился в траур. Назначили следственную комиссию, которая должна была лишить полномочий Николо Каналя; между тем нового генерал-капитана Пьетро Мочениго отправили за Каналем, чтобы доставить его в Венецию в цепях. Каналь, как сообщают, подчинился без возражений. «Я – в вашей власти, – сказал он. – Поступайте со мной как пожелаете». 19 октября, вместе со своим сыном и секретарем, Каналь прибыл в Венецию и тотчас был брошен в тюрьму. На суде его признали виновным по всем шести пунктам обвинения, среди прочего в том, что он не защитил Негропонт от первой атаки турок; что отступил от турецкого понтонного моста, который его корабли, шедшие со скоростью пятнадцать узлов, могли бы сокрушить с легкостью; и что дал вражескому флоту беспрепятственно уйти после разграбления города. Людей казнили и за меньшее; но мы с удивлением читаем, что все наказание для Каналя свелось к ссылке в Портогруаро (всего в каких-то тридцати милях от Венеции), штрафу в 500 дукатов и лишению жалованья и выплат на расходы, причитавшихся генерал-капитану.

Очевидно, сенат, выносивший приговор, принял во внимание различные смягчающие обстоятельства. Каналь отдал почти тридцать лет служению республике, но скорее в качестве дипломата, чем военного; все понимали, что от этого высокообразованного и утонченного сенатора не следовало ждать решительных действий на поле боя. Вина, по крайней мере отчасти, лежала на тех, кто назначил его на должность, к которой он был непригоден. Тем не менее ему повезло, что его не обвинили (как вполне могли бы) в государственной измене. В этом случае он предстал бы перед Кварантией или Советом десяти и, без сомнения, понес бы совершенно иное наказание. Вскоре Совет десяти и впрямь выразил недовольство по поводу этого приговора. Отвечая папе римскому, который вступился за Каналя, совет заявил, что с бывшим генерал-капитаном обошлись «не по справедливости, а по состраданию и милосердию, вплоть до того, что еще немного, и его бы объявили вовсе ни в чем не повинным;