Папа, мама, я и Сталин - Марк Григорьевич Розовский

дом, свою семью, Вас, моих родных и любимых? Эти мысли тревожат меня, а к ним примешивается сейчас еще и чувство крайнего беспокойства из-за твоего молчания. Во имя наших отношений немедленно сообщи мне о случившемся, об истинных причинах молчания. Самая плохая и тяжелая правда будет легче для меня неизвестности. А я все же крепко надеюсь и не теряю уверенности в скором освобождении. Жду апреля-мая с замиранием сердца, с трепетом.

Ликин, любимая моя женушка:

Что же с нашим сыном, как проходит его лечение, что говорят врачи, показывала ли ты его профессору, удалось ли наладить необходимый режим его поведения и учебы, есть ли улучшения в состоянии его здоровья? Едешь ли ты на дачу, куда и когда? Во что обойдется тебе дача и будет ли у тебя огород в этом году? Я думаю, что огородом не надо пренебрегать, овощи и картофель нужно запасти в достаточном количестве. Я верю в то, что наш Марик выздоровеет вполне, — сохраняй только спокойствие и не изводи себя тревогой.

Но как ты сама чувствуешь себя, моя любимая женка?

Твои слова об омерзении, страхе и неприятностях, пережитых тобою на обратном пути, в поезде, — что они означают конкретно? Что бы там ни было с тобой, ты должна сообщить мне все подробности, не стесняясь, — я хочу и должен их знать.

Не сказалось ли случившееся в дороге на твоем здоровье? Родная моя, единственно-любимая Лика!

Ты — счастье моей жизни, мое сокровище! Я должен знать все про тебя, мне будет легче так жить. Ты вошла безраздельно в мою жизнь, ты — моя плоть и кровь, — я хочу, чтоб у тебя все было хорошо.

Ликин! Ты беспокоилась о возможных последствиях нашей близости во время свидания. Как обстоит у тебя с этим делом? Я думаю, судя по тому, как было у нас с тобой… что все в порядке у тебя. А ребят (нам обязательно нужны еще девочка и мальчик) мы еще с тобой сотворим, — не так ли, родная женушка?

Еще и еще раз горячо поздравляю тебя и сына с вашим днем рождения! Желаю вам здоровья, счастья и многих лет радостной жизни. И единственное, чего я жажду всей силой своей души, — это быть с вами, моими родными!

Я по-прежнему здоров и работаю на старом месте. Привет тебе от Саши и от всех товарищей.

От меня привет маме, Самуилу с семьей, всем родным.

Жду твоих телеграмм, писем, бандеролей с книгами и газетами. Горячо и крепонько целую тебя и сынку

твой Сема

25.111.46 Г.

Дорогая Лика! Только отправил утром 23-го письмо тебе, а через 2 часа принесли мне твое письмо от 24.11, отправленное тобой 1.III. Конечно обрадовался письму, как таковому…

Я все же не понимаю, какие это такие причины не дали тебе в течение месяца возможности написать мне хоть пару строк?

Ты была у меня, но, очевидно, плохо усвоила обстановку, в которой я нахожусь, и определяемое этой обстановкой мое психологическое состояние.

Но тебе этого, слава богу, и не понять… 8 ½ лет наложили свой отпечаток… Ты приехала ко мне и принесла с собой не только радость встречи с женой, с любимой женщиной, с другом, но и явилась для меня олицетворением свободного человека, пришедшего «с той стороны»… На меня пахнуло свежей струей воли, нахлынула волна далеких воспоминаний о когда-то прошедшем, а теперь недоступном…

И, если я сказал, что полюбил тебя снова, как 16 лет назад, то это было искренно с моей стороны. Это чувство могло возникнуть на той почве, на которой я стою. На ней, кроме репейника, крапивы, да тайги дремучей, ничего не ласкает взора! А цветы, что пробиваются среди них, и те без запаха, не радуют, не веселят… И когда ты появилась, то, естественно, мое чувство всколыхнулось, забилось с новой силой сердце… Что же тут удивительного? Неужели твое чувство (если это не привязанность, не просто привычка?) не получило сдвига, толчка, а протекало также «ровно и без скачков», когда мы увиделись, встретились с тобой? Хотя… что и говорить! Мой вид, и мое состояние, могли вызвать в тебе, свободном человеке, лишь повышенное чувство «жалости», о чем ты откровенно сообщила мне в своем письме: «я не могла видеть твоих слез»… Поверь, что это были первые и единственные слезы мои за все эти годы, высушившие мои глаза.

Ты даже упрекаешь меня в том, что я-де «не серьезный муж». Я понимаю этот намек твой!!!

8 ½ лет я прожил без тебя, я не знал все это время и других женщин. И когда мы остались с тобой, разве я, твой муж, не должен был хотеть близости с тобой, разве не естественно было возникновение желания? Хорошо, у тебя были «гости», ты боялась беременности и проч., но, если б ты была серьезной женой, то ты все предусмотрела бы заранее. Но как можно любить и не желать? Как можно 8½ лет не жить половой жизнью и, встретившись с любимым человеком, о котором все это время грезил, не пожелать с ним близости?

Что это за «платоническая любовь» возникла вдруг у тебя? И неужели не было тебе радости в нашей встрече? Где же и у кого ты ее еще достанешь? Что же еще может означать упрек в «несерьезности», как мужа?

Отсутствие тебя, моей жены, вызывает у меня, здорового вполне мужчины и любящего мужа, вполне естественные физические страдания… Мне их несколько легче преодолеть, ибо я нахожусь в иных, чем ты, условиях. Но, встретившись, разве мы не должны были испить до дна из этой чаши?

Мне очень обиден, и тем более не понятен, твой упрек, моя жена!

Или ты под моей «несерьезностью» понимаешь другое? То, что я, как муж и отец, не выполняю своих материальных обязанностей, или не являюсь воспитателем сына и другом своей жены?

Но как я могу осуществить материальную помощь, когда я, нищий, сам, к своему стыду, вынужден просить и принимать эту помощь? Но я, подчас испытывающий самую крайнюю нужду, не проявлял никогда алчности и не предъявлял к тебе претензий. И, когда ты уезжала, я не забрал у тебя всех предложенных мне денег, ибо я знал, что они потребуются тебе в пути (и действительно они пригодились, иначе бы ты не уехала так быстро). Разве я