Маркс и Энгельс - Галина Серебрякова

Бесспорно, на свете много женщин, и некоторые из них прекрасны. Но где мне найти еще лицо, каждая черта, даже каждая морщинка которого пробуждали бы во мне самые сильные и прекрасные воспоминания моей жизни? Даже мои бесконечные страдания, мою невозместимую утрату[10] читаю я на твоем милом лице, и я преодолеваю это страдание, когда осыпаю поцелуями твое Дорогое лицо. «Погребенный в ее объятиях, воскрешенный ее поцелуями» — именно, в твоих объятиях и твоими поцелуями. И не нужны мне ни брахманы, ни Пифагор с их учением о перевоплощении душ, ни христианство с его учением о воскресении…»

Карл Маркс. Фридрих Энгельс (фото 60-х годов XIX века).

Карл возвратился в Лондон отдохнувшим. Вскоре, закончив свои дела в Трире и получив небольшое наследство, приехала домой также и Женни.

Летом того же года, после четырех с половиной лет тюремного заключения, в Англии очутился портной Фридрих Лесснер, один из обвиняемых по Кёльнскому процессу коммунистов. В тюрьме, как и на протяжении всей своей жизни, девизом коммуниста Лесснера было: мужество, выдержка и надежда. Он называл их своими верными спутниками.

В Лондоне Лесснер отыскал Фрейлиграта, служившего в одной из контор столицы. В беспорядочной шумной квартирке, где жили поэт, его жена и пятеро резвых детей, Лесснер встретил Вильгельма Либкнехта и с ним отправился на Дин-стрит, 28.

Ему обрадовались там, как долгожданному, родному человеку. Карл очень заботился о своих соратниках. Он тотчас же принялся помогать Лесснеру в поисках жилья и работы и успокоился только тогда, когда все это было устроено.

В первое же воскресенье портной был приглашен провести день вместе с семьей Маркса за городом.

Был жаркий день, и участники прогулки решили отправиться на холмистые луга между Хемстедом и Хай Гейтом. Ленхен достала свою вместительную корзину. В ней лежали жареная телятина, пирог с саговой начинкой, фрукты, сахар и чай в кульках. Эту корзину хорошо знали все домочадцы и друзья Маркса. Ленхен привезла ее некогда из Трира. Соломенная корзина сопровождала Женни и детей во всех их поездках и семейных прогулках.

К 11 часам пришли Лесснер и Вильгельм Либкнехт, частый попутчик в этих походах. Ленхен без долгих слов нагрузила его своей заманчивой кладью. Веселая компания двинулась в путь. До намеченного места из Сохо было добрых два часа ходу, но это никого не смущало. Все были большие любители пешего передвижения и рвались прочь из пропахшей пылью и угольным перегаром столицы.

Воскресный город томился от безысходной скуки. Людно было только у пивных и церквей. По улицам проезжали экипажи с нарядными господами и дамами, прячущими лица от солнечных лучей под широкими полями шляп и куполообразными разноцветными маленькими зонтиками. За Примроз-хилл начинались пустыри, рытвины, холмы, проселочная неровная дорога. Дети мгновенно преобразились и принялись на встречных лужайках отплясывать негритянские танцы, сопровождая их смехом и пением. Взрослые подтягивали и хлопали в ладоши.

Пели шуточные, смешные своей чувствительностью и напыщенностью романсы, арии из модных опер, народные песни. С притворной важностью тянули медленные патриотические гимны. Особенно старались заглушить друг друга Карл и Вильгельм. У первого был густой баритон, а у второго — жидковатый тенор.

«О Страсбург, Страсбург, дивный город…» — запевали они дуэтом, и все хором подхватывали эту полюбившуюся им немецкую песню.

Девочки просили отца рассказать им какую-нибудь фантастическую историю. Никто не умел так искусно выдумывать чудесные, полные необычайно сложных приключений сказки, как Мавр. Они подразделялись не на главы, а на мили — по количеству пройденного пути.

— Расскажи еще одну милю, Мавр, пожалуйста, — просила Лаура, — мы к этому времени как раз доберемся до Хемстедских холмов.

Если отец отказывался, девочки обращались к матери:

— Мэмэ, Мэмхен, попроси Мавра. Тебе он не откажет.

Карл сдавался, и сказка продолжалась.

Дорога на Хемстед-хис пролегала по отлогим холмам и пустырям, поросшим густым дроком и низенькими рощицами. Множество горожан устраивали тут пикники, расположившись на жидкой траве.

С пустынного, незастроенного крутого холма Хемстед-хис хорошо был виден Лондон — могучий колониальный штаб, город банков, роскошных магазинов, дворцов и особняков, мощной промышленности, черных лачуг и мрачных трущоб вокруг доков.

Вдали над крышами домов поднимались строгое готическое Вестминстерское аббатство и круглый купол англиканского собора Святого Павла. Серой лентой вилась Темза.

После серости Дин-стрит, после нагромождения каменных домов все вокруг казалось прекрасным, хотя растительность была чахлой и неказистой. Веселясь и шаля, добирались путники до тенистой холмистой местности, где можно было расположиться и позавтракать.

Домовитая Ленхен мало интересовалась открывшимся пейзажем и принялась выкладывать на клетчатую скатерку, постланную под низким дубом, провизию из своей заветной корзинки. Карл и Женни слушали, усевшись на траву, рассказ Лесснера обо всем пережитом.

— Моя жизнь в тюрьме — это сплошная цепь несчастий и неприятностей, — говорил недавний заключенный, — но я благодарен и за это судьбе: я стал сильнее. Нужно всегда помнить, что доля рабочего от колыбели до гроба — это непрерывная борьба, без борьбы нет жизни.

— Видел ли ты в тюрьме Даниельса?

— В камере, где я некоторое время находился с Даниельсом, было так холодно, что у меня возникло ощущение, что я никогда больше не смогу согреться. Условия, в которых нас держали, были невыносимы. Голод, насекомые, холод. О том, что нам пришлось и физически и морально выстрадать, могут засвидетельствовать четыре голые и сырые стены тюрем. Если бы они могли говорить… В особенно нетерпимых условиях находились мы все, осужденные по процессу в Кёльне.

Подкрепившись едой и питьем, участники прогулки, выбрав поудобнее местечко, расположились кто подремать, кто почитать газеты. Женни и Лаура отыскали сверстников и принялись играть в прятки, перегонки и жмурки. Карл, увидев неподалеку дерево каштана со спелыми плодами, пригласил всех:

— Посмотрим, кто собьет больше!

С криками «ура!» все пошли на приступ.

У самой вершины холма находилась старая харчевня — «Замок Джека Строу», очень нравившаяся

Марксу. Он обычно выбирал столик у низкого окна, выходящего на запад. Хозяин разносил посетителям кружки с имбирным пивом и тарелки с хлебом и сыром. Вдали из окон открывался вид на Хайгетскую возвышенность, поросшую деревьями и диким кустарником. На ней находилось кладбище. Белые памятники и надгробья четко вырисовывались среди свежей зелени.