К суду истории. О Сталине и сталинизме - Рой Медведев

В сущности, режим большинства колымских и других северных лагерей был сознательно рассчитан на уничтожение заключенных. Сталин и его окружение не хотели, чтобы репрессированные возвращались, они должны были навсегда исчезнуть. И большинство узников быстро убеждались в том, что их привезли в лагерь на верную смерть. «Во-первых, – пишет в своих воспоминаниях В. И. Волгин, – выдавался явно голодный паек для десятичасового рабочего дня. Паек умышленно составлялся вредным для здоровья… Заключенные выводились на работу в жестокий мороз. Бараки не отапливались как надо, одежда не просушивалась. Осенью держали на дожде и холоде промокших до костей людей до выполнения ими норм выработки, хотя эта норма не могла быть выполнена безнадежными доходягами… Арестованных не одевали в соответствии с климатом; например, на Колыме им выдавалась одежда третьего срока, то есть тряпье, а ноги нередко заматывались только портянками. Порванные бушлаты не спасали от жуткого мороза, и люди пачками обмораживались. В этих условиях образовалась масса больных. Лечение больных было направлено на “падеж”, как выражалась обслуга. Спасение больные искали только там, где врачи были из числа заключенных. Были на Колыме и так называемые слабосилки, в которых содержались выписавшиеся из больниц для поправки. Туда направляли на три недели. Паек в самом деле был лучше – 700 граммов хлеба. Но три недели для доходяги – это то же самое, что для голодной собаки кость. Я считал эти слабосилки мерой для прикрытия падежа арестантских голов».

Между прочим, над входом во все лагерные отделения (лагпункты) Колымы висел предписанный лагерным уставом лозунг: «Труд есть дело чести, доблести и геройства». Как тут не вспомнить, что и на воротах Освенцима была надпись: «Труд делает свободным».

Конфликт между политическими и уголовниками, который начинался на этапах, продолжался и в лагерях. Администрация лагерей сознательно натравливала уголовников на других заключенных. «При каждом удобном случае, – писал в одну из газет бывший уголовник Г. Минаев, – нам, ворам, старались дать понять, что мы для Родины все-таки еще не потерянные, так сказать, хоть и блудные, но все-таки сыновья. А вот “фашистам”, “контрикам” (то есть политическим, – P. M. ) на этой бренной земле места нет и не будет во веки веков… И коли мы воры, то наше место у печки, а “фраерам” и всяким прочим – у дверей и по углам…» [418]

Издевались над политическими не только уголовники, но и все большие и малые лагерные начальники. В 1938 г. по лагерям прокатилась волна неприкрытого массового террора: по обвинению в саботаже или в попытке восстания или по спискам, полученным из центра, тысячи узников лагерей расстреливали без суда и следствия. Так, по свидетельству А. И. Тодорского, в северных лагерях присланные из центра комиссии приговаривали к расстрелу политических заключенных, получивших ранее пяти– и десятилетние сроки заключения. В основном это были участники различных оппозиций, оказавшиеся в заключении еще в начале 30-х гг. Одна из таких комиссий, в которую входили сотрудник специального отдела НКВД Кашкетин, начальник особого отдела ГУЛага Григоришин и начальник III оперотдела НКВД Чучелов, приговорила к расстрелу в Ухтинском лагере Коми АССР большое количество заключенных. При комиссии имелся специальный взвод, который приводил эти приговоры в исполнение. Эта же комиссия Кашкетина под предлогом существования в лагерях Воркуты контрреволюционной организации, подготавливающей якобы восстание, уничтожила тысячи заключенных. Чудом оставшийся в живых бывший воркутинец, А. Пергамент, в начале 20-х гг. сотрудник Троцкого, рассказал мне, что в Воркуте ни о чем не подозревавших заключенных переводили на кирпичный завод, держали некоторое время в наспех поставленных палатках, а затем объявляли им о переводе в другой лагпункт и по дороге расстреливали из пулеметов. После того как Кашкетин и его комиссия выполнили свою жестокую миссию, их самих расстреляли. «В том году, – писал в своих мемуарах М. Байтальский, – из лагерных пунктов, расположенных вниз по реке, – из Кочемаса, Сивой Маски и других мест шли в Воркуту экстренные, составленные по особым спискам этапы. Шли, подгоняемые конвоем. Но некоторых конвой не успел переправить через разлившиеся речки, и люди не скоро узнали, для чего такая спешка. Спешили убить их. И кого успели довести вовремя, расстреляли. В том году в воркутинских лагерях свирепствовал человек, фамилию которого произносили, оглядываясь. Позже в Котласской тюрьме слышали крики из окна:

– Передайте людям, что я Кашкетин! Я тот, кто расстрелял в Воркуте всех “врагов народа”! Передайте людям!

Эти крики слышали в том же году, но передали людям много лет спустя. Взвод охранников, приводивших приговор в исполнение, тоже исчез».

От присланных из центра комиссий не отставали и местные лагерные власти. Они имели право убивать заключенных и без согласования с Москвой. Начальник Дальстроя Павлов и его помощник Гаранин вместе со своими подручными расстреляли на Колыме не менее 40 тыс. заключенных, обвинив их в саботаже. Особенно зверствовал на Колыме полковник Гаранин. Приезжая в лагерь, он приказывал выстроить «отказчиков» от работы – обычно это были больные и доходяги. Их выстраивали, некоторые из них едва держались на ногах, а разъяренный Гаранин проходил вдоль шеренги и расстреливал людей в упор. Сзади шли два охранника и поочередно заряжали ему пистолеты. Трупы расстрелянных нередко складывали у ворот вахты срубом, как колодец, и отправляющимся на работу бригадам говорили: «То же будет и вам за отказ».

В 1939 г. Гаранина, подобно Кашкетину, расстреляли по обвинению в шпионаже и вредительстве. Были устранены или даже расстреляны и многие начальники лагерей. Это было следствием перемен в руководстве НКВД после смещения Ежова. Но заключенным это принесло лишь очень краткое облегчение. С началом Отечественной войны рабочий день почти везде был увеличен, а голодный и без того паек еще более урезан. По свидетельству П. И. Негретова, в Коми АССР в отдельных лагпунктах на лесоповале списочный состав в 1942 г. вымирал за 100 – 150 дней. Общее число заключенных в СССР в 1941 – 1942 гг., по моим подсчетам, было примерно равно числу бойцов действующей армии. И потери людей в это время на востоке и на западе были также примерно равны.

О ПОВЕДЕНИИ И ОТВЕТСТВЕННОСТИ РАБОТНИКОВ НКВД

Вопрос о поведении и отношении к работе узников лагерей, проблема «придурков», то есть людей, сумевших устроиться на различные «теплые» лагерные должности (кладовщика, библиотекаря, повара, санитара, бригадира и т. п.), вопрос о степени возможного сотрудничества между заключенными и администрацией лагеря – все эти проблемы, которые так живо занимают всех авторов лагерных воспоминаний, выходят за рамки нашей работы. Отметим лишь, что почти все, кто сумел пережить тяготы лагерного заключения и затем описать их в своих рассказах, повестях, романах и мемуарах, часть своего срока провели не на общих работах. Это касается А. Солженицына, Е. Гинзбург, Л. Копелева, В. Шаламова и С. Газаряна. По моему мнению, нельзя осуждать людей, которые не упускали возможности как-то устроиться в сталинских лагерях уничтожения. Самое главное – старались ли эти люди помочь другим уцелеть, облегчить их страдания или, напротив, сами активно включались в страшный механизм по уничтожению заключенных.

Более подробно следует сказать о поведении и ответственности работников НКВД, которые создавали и приводили в движение задуманную Сталиным машину террора.

Конечно, среди работников НКВД были разные люди, которые и вели себя по-раз но му даже в самые худшие времена сталинского террора. Можно с уверенностью сказать, что многие рядовые солдаты и младшие командиры конвойных войск НКВД, осуществлявшие наружную охрану лагерей, почти не соприкасались с заключенными и не знали, что их заставляют охранять не столько преступников, сколько ни в чем не повинных советских людей.

Были в НКВД и такие, кто в глубине души сознавал, что перед ними находятся не враги, а невинно пострадавшие и оклеветанные люди. Разобраться в происходящем они не могли или не хотели, но во многих случаях старались помочь тем или иным заключенным. Свидетельств этому немало в хронике Е. Гинзбург, в рассказах В. Шаламова, в мемуарах С. Газаряна и почти во всей другой лагерной литературе. Интересный факт сообщила мне Е. Я. Драбкина. На одном из промышленных предприятий Севера, где работали преимущественно политические заключенные, на всех должностях, кроме самых высоких, стояли блатные. Уголовники издевались над политическими, но не могли обеспечить выполнение плана предприятия. В начале войны сюда пришел новый начальник лагеря, откомандированный на лагерную работу из Ленинграда за «либерализм», – В. А. Кундуш. Вызвав к себе диспетчера предприятия – бывшего члена партии, Кундуш потребовал составить списки всех бывших коммунистов, работавших в бригадах. Отобрав людей, знакомых с производством, и некоторых других, Кундуш назначил их на все руководящие должности, убрав блатных. Предприятие сразу же вышло в передовые и в течение всей войны перевыполняло план. Значительно улучшились и условия жизни заключенных. После войны Кундуш добился досрочного освобождения многих заключенных «за хорошую работу», однако вскоре сам был арестован. Его дальнейшая судьба неизвестна.