Венецианский бархат - Мишель Ловрик

Бруно стал каким-то криворуким. Я не припоминаю, чтобы раньше он что-либо ронял, а сейчас он разливает пиво по столу и спотыкается о порог. С ним произошла большая перемена, но из неуклюжего подростка он превратился не в симпатичного и крепкого молодого человека, а совсем наоборот, из подающего надежды юноши – в жалкую пародию на себя прежнего. Раньше, по его словам, он прекрасно стрелял из лука, а теперь я сомневаюсь, что он вообще сможет натянуть тетиву. Ему задурила голову плохая любовь, и он выглядит так, словно перепил дешевого вина.

Единственным лекарством от плохой любви является новая любовь. Для меня самой это решение недоступно, потому что я не смогу полюбить кого-либо еще, кроме своего мужа. Однако в случае с Бруно возможны варианты. Стоит мне подумать о двух самых красивых людях в Венеции, как перед моим мысленным взором сразу встают два лица – его и Катерины ди Колонья, моей подруги в «Стурионе». Ее все любят, так же, как и Бруно, но она тратит свои лучшие годы, заботясь о совершенно чужих людях и якшаясь с такими типами, как Фелис Феличиано. Что будет, если у нее появится молодой человек, чтобы нежно любить и спасать его? Она на несколько лет старше его, но ведь и он, похоже, предпочитает зрелых женщин – скорее всего, потому, что в слишком раннем возрасте остался сиротой.

Я могу запросто свести этих двоих вместе, и мне почему-то кажется, что этого окажется вполне достаточно, и дальше эти две славные души обойдутся и без моей помощи. Но два робких сердца должны встретиться и породить желание! Пока что они даже не знакомы друг с другом, но я намерена устроить их встречу.

Подобные мысли заставляют меня забыть о собственных горестях. Но вскоре я вновь погружаюсь в тоску. После того как чума ушла от меня, я стала часто грезить наяву. Мне ничего не стоит вообразить, будто я опять лежу на тележке с трупами. Закрыв глаза, я слышу грохот ее колес.

И почему мне на глаза все время попадаются веревки? Такое впечатление, что лавки сплошь забиты ими. Они висят, раскачиваются и свиваются в кольца перед моими глазами, куда бы я ни посмотрела. До сих пор я даже не представляла, сколько веревок есть в этом городе. Чтобы привязывать животных, волочить повозки, швартовать лодки. Город утопает в веревках. Но я знаю, что в них нет ничего плохого, и громко говорю вслух: «От веревок нет никакого вреда», а потом уголком глаза вижу, как одна из них начинает двигаться, словно гадкий червяк, и ощущаю покалывание в ладонях, а по спине у меня пробегает холодок.

Зайдя сегодня в лавку, я накупила всего, что мне было нужно, но когда владелец спросил: «Basta cosi? Это все?» – губы мои, помимо воли, сами произнесли: «И моток крепкой веревки, пожалуйста».

Я полезла в кошель, чтобы заплатить за веревку, которая нам не нужна, но в нем больше не оказалось монет.

Такое случается со мной уже не в первый раз.

– Ладно, забирайте ее, сеньора, – махнул рукой владелец. – Заплатите на следующей неделе. В нынешние времена и не угадаешь, когда тебе может понадобиться моток надежной крепкой веревки.

Бруно понес экземпляр Катулла в Locanda Sturion.

Венделин не забыл доброту и приветливость хозяйки, когда они с Иоганном только что прибыли в город. Поэтому, когда Люссиета поправилась и он смог думать о других вещах, то попросил Бруно отнести Катерине ди Колонья один том в подарок. Отпечатанный не на веленевой или дорогой плотной бумаге, он не был запредельно роскошным. Бумага была хорошей и простой, твердой и полупрозрачной, словно косточки молодой женщины, да еще из первой партии основного прогона (то есть до того, как краска начинает понемногу размазываться). Раскрасить в ней заглавные буквы Венделин попросил самую проворную монахиню, а обложка была сделана из обработанной телячьей кожи, дубленной с ляпис-лазурью и украшенной тремя полудрагоценными камешками. Работа заняла два месяца, так что к тому времени, когда книга оказалась у него на столе, Венделин уже почти забыл, для чего заказывал ее.

Это жена предложила, чтобы отнес ее именно Бруно. Она даже преодолела свою апатию настолько, что заявила: Катерина и Бруно непременно должны свести знакомство. Венделин и не подумал возражать: ему было приятно, что он может удовлетворить хотя бы такое ее желание. Благоразумие, порожденное застенчивостью, удержало его от того, чтобы объяснить мотивы своей жены редактору.

– Отнеси ее в «Стурион», – попросил он Бруно. – Что-то ты бледно выглядишь, и небольшая прогулка на свежем воздухе пойдет тебе на пользу.

До Бруно, конечно, доходили рассказы о красоте Катерины ди Колонья, хотя сам он еще никогда ее не видел. Ему было любопытно взглянуть на ее лицо, которое, по слухам, светилось самым загадочным образом, – хотя он и не ожидал увидеть ничего особенного. Говорили, что глаза ее цветом могут поспорить с обложкой книги, которую он нес под мышкой, но он обнаружил, что его интересует лишь их оттенок, а не то действие, какое они могут оказать на него. Любовь к Сосии лишила его способности наслаждаться красотой других женщин. Он мог смотреть, как хорошенькая молодая девушка завязывает свои сандалии или наклоняется над ведром так низко, что тени пролегают глубоко меж ее грудей, и не испытывал ничего, кроме сожаления, что она – не Сосия.

Направляясь к мосту, Бруно вдруг заметил, как невестка Венделина Паола о чем-то разговаривает с рыжеволосым мужчиной перед церковью Сан-Сальвадор. Ее элегантность никогда не привлекала его, и он не мог понять, что нашел в ней Иоганн фон Шпейер. Она казалась ему чересчур властной и повелительной, как, впрочем, и всем работникам stamperia, где она часто появлялась, чтобы раздать советы и, к некоторому его удивлению, поделиться очень ценными и нужными сведениями. Никто не мог взять в толк, почему она так хорошо разбирается в том, о чем говорит.

Он выбросил мысли о Паоле и ее загадочных целях из головы, спустился по деревянным ступеням, повернул налево, вышел на ослепительный солнечный свет и оказался перед входом в «Стурион».

На первый взгляд, владелица гостиницы ничуть не соответствовала тем легендам, что ходили о ее красоте. Он вошел в приемную, в которой она, склонившись над счетной книгой, что-то писала. Она стояла спиной к нему, слегка выставив вперед одну ногу и сосредоточившись на своих записях. Шея ее склонилась под неудачным углом, а нос ее в профиль выглядел чересчур большим. Но, когда Катерина ди Колонья повернулась к нему лицом, он понял, что слухи не лгут: кожа ее светилась внутренним сиянием, волосы отливали медовым золотом, а очертания высоких скул были безупречными. Ее самообладание подсказало ему, что она вполне сознает силу своей красоты, отдавая себе отчет и в том, что мужчины и женщины не сводят с нее глаз. Обычно, как, впрочем, и сейчас, глядя на Бруно, она отвечала им рассеянной вежливой улыбкой.