Теория катастрофы - Ник Горькавый

— Судя по всему, вас нелегко испугать, — сказал король Шихин.

До отлёта в Колледж оставалось совсем немного, когда Айван вдруг вспомнил:

— Никки, ты хотела посмотреть наши розы? Пойдём, я покажу тебе оранжерею!

— Пошли, — обрадовалась Никки. — Я надеюсь, у тебя там растут жёлтые «Тулуз-Лотрек»? Я просто теряю голову от их запаха!

— Кажется, такие тоже есть, — широко улыбнулся принц Айван.

Невыспавшегося и хмурого Джерри никто даже и не подумал пригласить на прогулку в розарий. Никки и Айван весело беседуя, пошли по дорожке от замка, а Джерри остался остолбенело смотреть им вслед:

«Они уже на «ты»?!»

В начале семестра профессор Гуслик уронила на замученные головы студентов-гуманитариев очередной кирпич.

— Предлагаю вам написать небольшое литературное произведение. Оценки выставлю в конце года, а лучшие работы опубликуем в сборнике.

Из-под кирпичных обломков раздался унылый вой.

Эли-Сова спросил с надеждой:

— А с чего вы начинаете писать свои произведения?

— С конца, конечно, — удивилась профессор. — Это — маяк, место, куда должны попасть мои герои в нужном настроении. Здесь мы с читателем расстанемся и этот момент испортить нельзя.

— А как вы пишете? — не унимался Эли-Сова.

— Медленно. Важные фразы куются долго, чтобы вся окалина отвалилась. Жалеть написанное нельзя — таких не любят. Шутки надо вставлять в диалоги: остроумие ценно скоростью ответа. Ваш литературный герой мгновенно срезает противника меткой фразой, и завоёвывает аплодисменты читателей, упускающих из виду, что над этой репликой вы морщили мозги две недели. Но главная цель — добиться, чтобы ваш текст вызвал у читателя эмоцию сопереживания.

Вольдемар внёс свой вклад:

— Сила слова беспредельна. Жирарден.

Главный компьютер Колледжа продолжал осыпать всех цитатами, и Никки не была против. Но когда Вольдемар написал на зеркале в её ванной комнате: «Дурак и входит, и выходит, и садится, и встаёт с места, и молчит, и двигается иначе, нежели умный человек. Лабрюйер.» — девушка решила, что даже самые умные компьютеры пока не приобрели чувства меры и такта, но не стала высказывать эту мысль своему союзнику. Может, обиду компьютеры уже научились испытывать?

Теперь на занятиях по литературе студенты читали вслух свои творения.

Профессор не стеснялась в оценках, и многие остались обиженными.

От монотонного чтения стали дохнуть посыльные кибермухи, а от творения Бима-Оленя даже замкнуло крупную робосову, на свою голову залетевшую в аудиторию. Дослушав рассказ Бима про мальчика-телепата, который читал мысли нехороших людей и предотвращал преступления, анонимно звоня в полицию, профессор подняла с полу парализованную сову, сделала жест «храни-меня-Гутенберг», отгоняющий злых духов литературы, и мрачно сказала:

— Творческий кризис — это хорошо. Необходимая часть писательской эволюции.

Алина-Сова написала сказку про мальчика и девочку, нашедших пещеру с сундуком, полным волшебных палочек, и раздавших их детям.

Профессор желчно откомментировала:

— Сказки — это арифметика жизни, с ними дети учатся решать самые простые и важные уравнения социумных отношений. Но с возрастом должно прийти понимание алгебраичности реальной жизни с обилием неизвестных. Ассоль грезила об алых парусах, и капитан Грей стал искать не волшебную палочку, а торговца полотном.

На повесть Тины-Дракона о любовном треугольнике профессор криво улыбнулась:

— Навсегда актуальная тема. Все мы предаём и предаваемы, поэтому с болезненным интересом относимся к предательству других. Романтические истории обычно повествуют о мучениях любящих сердец, которые никак не могут соединиться. Главная сюжетная проблема — найти убедительную причину, мешающую слиянию сердец. Во времена кровной борьбы враждующих кланов, Шекспир легко разделял влюблённых. А сейчас? Смотришь на голливудские сценарии: соединения сердец не происходило, так как герой потерял записочку с номером т-фона и весь фильм её искал. Тьфу!

Гордый Борм написал научно-фантастический рассказ о борьбе космических империй. Профессор фыркнула:

— Как подобная труха удостоилась гордого имени «научный»? За что такая невыносимая обида науке? В вашем рассказе нет ни малейшей пищи для ума.

— Литература — для души, учебники — для ума. Сахарьян. — Вылез Вольдемар с цитатой.

Гуслик хмыкнула в ответ:

— Если автор не способен написать книгу «и для души, и для ума», то не нужно возводить прискорбное бессилие в творческий принцип. И ещё: фантастический сюжет должен хотя бы оглядываться на физические законы. По настоящей Венере ползать в разорванном скафандре нельзя! А книжные герои по ней всё ползут и ползут…

— Если в художественных книгах физике научнут учить, то с тоски помрёшь! — заявил маркиз Гейлорд. — Я люблю читать о космических сражениях!

— Читайте, — мирно сказала профессор. — Но оставьте право другим иметь книги с интеллектуальным зарядом. И не валите их в общий котёл, где уже плавает жидкая чешуя галактических войн.

Никки сдала профессору следующее коротенькое сочинение:

Рассказ о том, как я стала Хомо Сапиенс.

Я решила не выдумывать литературную историю, а рассказать реальную.

Она началась тогда, когда кончились консервы. Остались одни сублимированные кукурузные плитки, и они мне надоели, как Урса Минорис знает что.

Тогда я расширила оранжерею.

Какая короткая фраза. Совершенно непонятная. Но это совсем другая история.

Итак, когда корабельный запас синтетического стекла был смонтирован в прозрачный купол, передо мной встала проблема — небольшая, на сто кубометров. Столько реголита для почвы нужно было перенести в оранжерею из соседнего небольшого кратера, заполненного подходящим грунтом. Сто кубометров рыхлого песка на Земле потянули бы на тонн двести, но на астероиде они весили меньше кучи птичьих перьев.

Но сто кубометров — это сто кубометров.

Десятилитровые вёдра были самыми крупными мобильными ёмкостями на корабле.

Робби подсчитал, что мне нужно сделать пять тысяч рейсов с двумя вёдрами. Тридцать метров по поверхности астероида и пять метров вверх — к оранжерее. Я закончила бы засыпку оранжереи всего за несколько месяцев каторжной работы.

К счастью, я была не способна на каторжную работу — из-за здорово разрезанной руки. А есть хотелось — и чем дальше, тем убедительнее. Мои взаимоотношения с кукурузным сублиматом перешли в скандальную фазу идиосинкразии — я сердито заталкивала его в рот, а он плакал и просился наружу.