Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1 - Анатолий Мордвинов

Но дни, свободные от лагерных занятий, великий князь, а с ним и я большей частью проводили в Петергофе, где жила летом его матушка. Государь в те дни находился в финляндских Шхерах.

Приближался день именин вдовствующей государыни, и императрица, не желая, чтобы государь из-за нее нарушил свой отдых и приехал ее поздравлять, неожиданно решила провести эти дни с молодой царской семьей в Шхерах.

Императрица, как датская принцесса, с детства любила море той же поэтичной, горячей любовью, которую унаследовали именно от нее ее сыновья, а Михаил Александрович, кроме того, – и особенную любовь к конному спорту. Государыня-мать в молодости была неутомимой и смелой наездницей и принимала участие в больших конных охотах.

Вышли мы тогда в море на «Полярной звезде» за день или за два до 22 июля. Именины предполагалось отпраздновать в домашней обстановке. Из свиты никого, кроме графини Менгден, князя Шервашидзе, князя Оболенского и меня, не было.

Но Михаил Александрович, желая выделить этот день, втайне от своей матери погрузил на «Полярную звезду» весь громадный оркестр кавалергардского полка.

Помню, мы прибыли тогда в Шхеры поздней ночью и тихо бросили якорь рядом со «Штандартом». На нем уже все спали, и наше прибытие, по крайней мере для царской семьи, произошло незаметно.

Наутро, как только встали, к нам прибыла вся царская семья, оживленная нашим появлением, и принесла матери и бабушке свои подарки, а затем все остальное время мы проводили вместе.

Сначала все завтракали у нас на «Полярной звезде», а потом гуляли по островам, катались на шлюпках, мужчины купались с государем, а потом все отправились обедать на «Штандарт». Неожиданное появление кавалергардских трубачей навело на мысль сейчас же после завтрака устроить импровизированные танцы на палубе «Полярной звезды», в которых принимали участие великие княжны, фрейлины молодой императрицы и офицеры яхты. Было очень непринужденно и весело. Государыня-мать очень любила своих внучат, сожалела, что их молодость проходит так замкнуто, и всегда старалась, когда они приезжали к ней, устроить им какое-нибудь развлечение. Правда, эти случаи бывали всегда крайне редки, но зато великие княжны веселились на этих маленьких празднествах вполне.

Они уже и тогда, в своем отроческом возрасте, были чрезвычайно красивы, женственны, изящны, но каждая из них была прелестна, естественна и застенчива по-своему. Многочисленные фотографии, передавая довольно хорошо внешние особенности каждой из сестер, все же не могли передать того оживления, которое почти не покидало их лиц.

При всякой смене настроений, даже в минуты раздражения или сильного горя, их лица могли оставаться красивыми.

Но что меня удивляло больше всего, это то, что ни одна из сестер упорно не хотела сознавать себя красивой и не делала никаких усилий, чтобы понравиться, что так присуще каждой молодой девушке и даже подростку. В них не было намека на какое-либо кокетство, и они совсем не думали о своей внешности.

Одеваясь по вечерам к обеду и в других торжественных случаях, по настоянию матери, с изысканным вкусом, они не боялись показываться во все остальное долгое время в самых простых, очень некрасивых, из дешевой материи платьях, а во время любимых прогулок с отцом носили неуклюжие высокие мужские сапоги и очень не элегантные шляпы.

Но и это к ним шло, как может все идти к тем счастливым людям, сумевшим сохранить и в юношеском возрасте всю свежесть и душевную простоту детства.

Несмотря на полнейшую разницу в характерах, все они были связаны между собою самою нежною дружбою.

Я много видел на своем веку хороших дружных семей, но такой сплоченности и такой сильной взаимной любви, которая сразу же чувствовалась всяким, попавшим в домашнюю обстановку царской семьи, мне, говоря по совести, еще ни разу не приходилось встречать.

Наиболее красивой из сестер, по отзывам большинства, считалась вторая дочь государя, великая княжна Татьяна Николаевна, более других походившая фигурой и серьезным, пылким характером на мать.

Наиболее резвой, находчивой, забавно подмечавшей слабые стороны окружающих была самая младшая – великая княжна Анастасия Николаевна. В ней было и много живого ума. Она была в возрасте моей дочери и мой большой друг. Я очень ее любил и ценил ее ко мне расположение.

Старшая – великая княжна Ольга Николаевна – была наиболее независимой, чрезвычайно способной к учению, легко все схватывавшей и, как отец, очень любившей чтение. И внешним, и внутренним обликом она напоминала в очень многом отца, но без его обычной задумчивости.

Наблюдательны, необычайно добры, но и весьма застенчивы они были все без исключения.

Третья дочь – великая княжна Мария Николаевна – была полнее других, более медлительная в движениях и самая добродушная, жалостливая и самая простая из всех сестер.

Каждая из них, как я уже сказал, была прелестна по-своему, и трудно было отдать какое-либо предпочтение одной перед остальными, но меня лично особенно притягивал как внешний, так и внутренний облик именно великой княжны Марии Николаевны. Со своими огромными серыми, лучистыми глазами, хотя округлым, но правильным овалом лица, со спокойными, почти медлительными движениями, она мне казалась типом настоящей славянской красавицы со всеми привлекательными особенностями, присущими только особенно хорошей русской девушке. Если ее сестры по праву заслуживали именование русских великих княжон, то она одна должна была бы называться русской царевной.

В ней невольно чувствовался и наш старинный терем с его хорошими привычками, и наша прежняя православная душа.

Весь ее внутренний мир, несмотря на молодость, был освещен именно этим тихим светом нашей бытовой народной религии, что и делало ее такой изумительно кроткой и сострадательной.

О печальных особенностях здоровья маленького наследника (гемофилия) писалось и говорилось слишком достаточно, чтобы стоило об этом повторять. Скажу только, что в год перед революцией внутренние кровоизлияния, вызванные ушибами неосторожного мальчика, становились все реже и реже; его немного сведенная раньше нога совсем распрямилась, и Алексей Николаевич по виду и движениям не отличался нисколько от совершенно здоровых детей его возраста.

Я вспоминаю, с какой ловкостью он участвовал в буйных играх своих сверстников, набранных из всех слоев могилевского населения во время его частых пребываний в Ставке.

Это был изумительно красивый мальчик, стройный, изящный, смышленый и находчивый. На него нельзя было не залюбоваться, когда он шутливо становился на часы у столовой палатки государя, ожидая прихода туда отца, или показывал ружейные приемы своим крошечным ружьем – даже искусный унтер-офицер из образцового полка времен императора Николая I не смог бы проделать эти упражнения сноровистее и изящнее.