Из тьмы - Дэвид Вебер

И есть признаки того, что так оно и было... ее допрашивали довольно долго, прежде чем сломали шею.

- Понимаю. - Тикейр мгновение смотрел на своего подчиненного, затем откашлялся. - Полагаю, вы сказали, два пункта?

- Да, сэр, верно. И второй момент заключается в том, что все блоки нейронного обучения базы отсутствуют, сэр.

Он встретился взглядом с Тикейром, и командующий флотом глубоко вздохнул в знак понимания.

- Думаю, что есть значительный смысл в тех моментах, которые вы затронули о возможном участии других членов Гегемонии, сэр, - спокойно продолжил Тейрис. - Не знаю, оправданы ли ваши опасения, но знаю, что на данный момент все мы нащупываем подсказки. Очевидно, что до тех пор, пока мы не узнаем больше, возможности безграничны. Тем не менее, я должен признать, что потеря этих образовательных блоков... беспокоит меня. Глубоко. Я ловлю себя на мысли, что задаюсь вопросом, мог ли какой-либо другой член Гегемонии быть настолько совершенно безумным, настолько безумным, чтобы просто передать такие устройства такому виду, как люди. С другой стороны, если не для того, чтобы передать их людям, зачем их вообще брать? Их полезность для любой другой из развитых рас была бы незначительной, поскольку они уже обладают собственной технологией обучения, но командир наземной базы Шейрез определила, что люди поддаются нейронному обучению даже без имплантов. Действительно, именно поэтому блоки присутствовали на ее базе в таком количестве. И вот почему их отсутствие так глубоко меня беспокоит. Если они попали в руки людей - были ли они изначально захвачены самими людьми или просто переданы им кем-то другим - и знают ли люди, как ими управлять...

Голос наземного командира затих. В конце концов, ему не было необходимости заканчивать предложение, поскольку каждый из учебных блоков содержал базовую платформу знаний всей Гегемонии.

XXXVII

- Петр, тебя кто-то ищет.

Ушаков поднял глаза, удивленно приподняв брови.

- Ищет меня? - повторил он, и Иван Колесников пожал плечами.

Ушаков подумал, что в этом пожатии плечами было что-то немного странное, хотя вряд ли это был первый раз, когда кто-то приходил за ними. Они потеряли Федора Белова четыре дня назад, и даже считая Ушакова и Колесникова, из его исконных украинцев осталось всего семеро. И все же, несмотря на эти потери, его общая сила фактически возросла, потому что они привлекли постоянный поток русских, большинству из которых было все равно, говорит ли их лидер по-русски, по-украински или на суахили. Все, что их заботило, - это его способности как убийцы пришельцев.

Были времена, когда Ушаков подозревал, что жестокость, проявленная шонгейри в районе его операций, напрямую проистекала из эффективности этих операций. Именно так это обычно срабатывало, когда "партизаны" или "партизанщина" - или "террористы", как он предположил, поскольку партизан одного человека был террористом для другого человека - оказывались успешными. Какого бы оккупанта они ни атаковали в данный момент, он набросится на мирных жителей в этом районе. В ходе этого процесса погибло много мирных жителей... и многие выжившие стали партизанами. И, конечно, иногда было верно обратное. Если бы он был готов оставить шонгейри в покое, они, возможно, были бы готовы быть менее жестокими по отношению к русским в этом районе.

Они могли бы.

Но он не собирался оставлять их в покое, и большинство местных жителей, которым удалось выжить до сих пор, казалось, разделяли его горькую, непоколебимую ненависть к пришельцам. На самом деле их не волновало, провоцировали ли его действия репрессии или нет, потому что почти все они присоединились к его банде, потому что у них больше не осталось никого, кому шонгейри могли бы отомстить.

В процессе он стал заметным человеком в сопротивлении, и он знал это. Даже шонгейри опознали его - во всяком случае, по имени - и горстка пленных шонгейри, которых люди Ушакова взяли и допросили, достаточно ясно дали понять (перед их собственной неизбежной смертью), что их начальство хотело насадить голову Петра Ушакова на палку.

Эта мысль не то чтобы наполнила его ужасом. Он обнаружил, что больше ничто так не действует. Во всяком случае, это доставляло ему удовольствие как доказательство того, насколько сильную боль он причинил им. Тем не менее, он был осторожен, чтобы поддерживать оперативную безопасность. Если бы он действительно был нужен шонгейри, и если бы они были достаточно умны, чтобы понять это, они бы попытались захватить одного из его партизан, который мог бы привести их к нему. Или, возможно, члена семьи одного из его партизан. Кого-то, кого они могли бы... убедить или принудить выдать его им. И не было никакого смысла притворяться, что они не могли этого сделать, если бы им это пришло в голову. Достаточно боли, достаточно голода или - что гораздо хуже - достаточно угроз кому-то, кого человек любит, - дочери или сыну, жене или мужу, - чтобы в конце концов найти брешь в чьей-либо броне.

Если, конечно, они уже не потеряли всех, кого когда-либо любили.

- Кто этот "кто-то", Ваня? - спросил он.

- Не знаю, - с несчастным видом сказал Колесников. - Его просто... обнаружили возле бункера Фетюкова. - Молодой лейтенант, который уже не выглядел молодым, покачал головой. - Мне это не нравится, - признался он.

- Он ищет меня, именно меня, или он ищет меня как 'командира повстанцев'?

- Он назвал тебя по имени.

Колесников, казалось, не становился счастливее, и Ушаков не винил его.

- Где он сейчас? - спросил я.

- Он сказал, что вернется к Фетюкову через пару часов. Он хочет, чтобы вы встретились с ним там.

- Не уходи, Петр! Пожалуйста! - произнес чей-то голос, и Ушаков повернул голову и посмотрел на ребенка, сидящего по другую сторону стола от него.

Ее звали Зинаида, и ей было семь лет. Душераздирающе мудрый и напуганный семилетний ребенок.

Он протянул руку, и она взяла ее, сжав его большой палец в одном маленьком, крепком кулачке, а мизинец в другом. Его Дарья так держала его за руку, прежде чем стала "большой девочкой", - вспомнил он и улыбнулся ей.

- Прямо сию минуту я никуда не уйду, - пообещал он ей по-русски.

- Но ты уходишь, - сказала она, и слезы навернулись на ее голубые глаза. - Я знаю, что это так!

- Возможно, так оно и есть, - согласился он, затем склонил голову набок. - Но если я это сделаю, что ты мне