Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск. - Николай Алексеев-Кунгурцев

— У нее упадок сил, — продолжал лекарь, взяв руку больной. — Я боюсь, царь, что испуг, испытанный ею, последствия которого ты видишь, опять повторится, когда она взглянет на пылающий город. А этот испуг — смерть для нее!

— Что же делать? Что же делать? — почти с отчаянием прошептал Иоанн.

— Если можно — не тревожь ее, — повторил лекарь сказанное им незадолго перед этим.

В это время в палату вбежал один из бояр, он был бледен.

— Царь! — тихо сказал он Иоанну. — Головни летят прямо ко дворцу… Может загореться… Спасай царицу!

— Ты слышал? — обратился Иоанн к лекарю. — Могу ли я оставить царицу здесь? Опасность близка.

— Действуй, как задумал, государь! Видно, такова судьба. Против нее не пойдешь! Будем только молить Бога о спасении царицы! — произнес немец.

— Да! Только и надежды, что на милость Божью! — ответил государь и подошел к постели больной.

— Настасья, родная, ты спишь? — окликнул Иоанн Анастасию Романовну.

Царица лежала неподвижно. Слышно было только тяжелое и прерывистое ее дыхание.

— Настя, очнись! — тихо продолжал царь, взяв больную за руку.

Анастасия Романовна полуоткрыла глаза.

— Что, милый? — едва слышно спросила она Иоанна.

— Сейчас поедем, Настя… Ведь ты не будешь пугаться, болезная? Не будешь, обещай!

— Не буду, родный… Чего? Все равно умру скоро! — промолвила царица, тяжело вздыхая.

— Не говори этого, Настя, — дрогнувшим голосом произнес царь. — Бог милостив! Поправит Он тебя, Милосердный. А ты не путайся… Вынесут тебя — огонь увидишь… Так это ничего, это не так близко — тебе вреда не будет. И я, к тому же, буду подле тебя. До беды не допущу!

— Батюшка Иван Васильевич! Да нешто я за себя боюсь? Что мне! Людишек мне жаль, что погорят, вот что. Вот почему я пожаров боюсь — они бедствие великое для бедняков горемычных. Сколько по миру пойдут после этого — последние остатки сгорят… Выскочат, как мать родила. А может, детки малые есть, тоже пить-есть просят.

Царица на минуту смолкла, потому ей пришли в голову самые тревожные мысли.

— А то еще горше — не успеют спасти, забудет впопыхах мать или отец о дитяти родном, и сгорит оно, дитя малое, неразумное. Вот почему я так пужаюсь… А мне самой что! — говорила Анастасия Романовна, слегка приподнявшись, и голос ее окреп, а на щеках появилась легкая краска.

Иоанн с радостным удивлением смотрел на происшедшую в жене перемену.

Однако радость его длилась недолго.

Быстро сбежал румянец с лица больной, она тяжело опустилась на подушки и опять стала бледна и слаба по-прежнему.

Иоанн сделал распоряжение, чтобы царицу снаряжали в дорогу.

Боярыни обступили постель.

С большими спорами и перекорами приступили они к снаряжению царицы в путь.

— Нет, боярыни, не можно так больную везти в платье обыденном: простудится. Как мне думается, попросту одеялами ее, государыню нашу болящую, обернуть надоть, да так и везти, положа на постель мягкую, которую лекарь на возке устроил, — быстро говорила громким голосом высокая и дородная, уже пожилая боярыня.

— А я смекаю, что хуже так, — тонким голосом выкрикивала в ответ ей боярыня, не уступавшая первой в дородстве, но очень низкорослая. — И делать так негоже… Потому, окромя того, что непристойно, и простыть государыня может, как одеяла распахнутся… Не гоже это, на мой смек, негоже!

Ей возражали, а среди споров дело стояло. Кроме того, болтовня их удручающим образом действовала, видимо, на больную. Она внимательно вслушивалась в разговор, и, кажется, сборы в дорогу пугали ее больше, чем самый путь.

Иоанн, беседовавший в это время с лекарем, заметил это.

— Ишь, бабье расходилось! — сказал он, слегка, усмехаясь. — Вот уж подлинно, где две бабы сошлись — целый базар, а тут вас десяток целый. Нечего пустое-то калякать, — продолжал он уже совершенно иным тоном, — живо снаряжайте царицу, а не то!.. — и в голосе царя послышалась угроза.

Этот окрик подействовал как не надо лучше. Споры прекратились, и больную быстро снарядили в путь.

Обе стороны сошлись: боярыни одели царицу в легкое платье и, кроме того, обернули одеялом.

Пока шли все эти сборы, уже начало смеркаться, и зрелище пожара должно было выглядеть еще ужаснее, чем днем.

Несколько рук подхватили царицу и понесли к крыльцу, где ожидал ее возок, приспособленный для перевозки больной. Сам царь был в числе несущих: он поддерживал голову Анастасии Романовны.

— Так, помни, болезная, не пугайся, как увидишь пожар, — говорил он ей.

— Нет, родимый, нет! Не буду пугаться, — слабым голосом отвечала царица, которую сильно истомили все эти сборы и испытанные ею волнения.

Однако, несмотря на данное Анастасией Романовной обещание царю не пугаться, едва ее вынесли из дворца, и она увидела тучи дыма и целые снопы искр и головней, далеко относимых ветром от места пожара, царица пришла в ужас.

— Батюшки-светы! Почто Господь так православных карает! — вскрикнула она и закрыла ладонями лицо, чтобы не видеть поразившего ее зрелища.

От испуга с ней сделалась лихорадка такая сильная, что зубы стучали один о другой.

Лекарь, не отходивший от больной, с серьезным лицом наблюдал эту перемену.

Иоанн, заметивший серьезность немчина, был задумчив и грустен.

Царицу поспешно уложили и немедленно тронулись в путь, желая поскорее подальше отвезти больную от волнующего ее зрелища.

Царь сопутствовал ей. Всю дорогу царица не промолвила ни слова.

Испуг, видимо, оказал пагубное влияние на ход болезни. Лекарь стал отчаиваться в ее благополучном исходе.

Проводив больную и успокоив ее, как мог, Иоанн вернулся в Москву к пожару.

«Царь не должен щадить своей жизни, когда опасность грозит подданным», — думал Иоанн и спешил на пожар, как на битву.

А пожар был ужасен! Пламя, раздуваемое сильным ветром, перекидывалось с дома на дом. Деревянные дома, сразу охваченные огнем, горели как свечи. Горели не несколько, а сотни домов и церквей сразу. Арбат был весь объят пламенем, и пожар двигался к Новинскому монастырю. Огонь двигался от Успенского оврага, где находилась церковь св. Леонтия. Потом шел берегом до Черторья; дальше пламя неслось к Семчинскому сельцу. Таким образом, пожар охватил пространство в несколько верст.

Иоанн деятельно боролся с огнем. Работал, как простой крестьянин. Став лицом к огню на Успенском овраге, он, вместе с боярами и великим князем Владимиром Андреевичем, старался отстоять посад. Он не щадил своей жизни; осыпаемый искрами и вынося неимоверный жар, он хладнокровно отдавал приказания и сам, когда видел необходимость, не думая об опасности, лез на крыши загоравшихся зданий. Бояре не отставали от него и боролись с пожаром настолько, насколько это было во власти человека.

XVI. ПОДВИГ КНЯЗЯ НОГТЕВА

Муж Марии Васильевны, князь Данило Андреевич, работал на этом пожаре не меньше других. Оставив дома плачущую от испуга Марью Васильевну, он поспешил на пожар. За жену князь не тревожился, так как их дом был слишком отдален от горевшей части города и находился в полнейшей безопасности. Когда Даниил Андреевич поспел к пожарищу, пожар уже свирепствовал со страшной яростью. Князь, не теряя времени, принялся работать. Теперь он стоял на кровле одного из домов и старался отстоять сухое строение от пожара. Он с двумя другими боярами беспрерывно смачивал водой деревянную кровлю. Напротив этого строения большой дом был совершенно охвачен пламенем. Крыши уже не существовало: более тонкая, чем другие части дома, она сгорела раньше всего. Вместо нее остались только несколько медленно догоравших балок. Второй и первый этажи еще ярко горели. Наружные части стены были объяты пламенем, а изнутри лишь все чаще и чаще показывались языки пламени.

С этого дома на тот, который отстаивал Ногтев с товарищами, падали головни и снопы крупных искр. Бояре деятельно работали…

— Ой, лишечко, лишечко! Детки мои, детки! — раздался в это время отчаянный женский крик.

И, верно, ужасен был вопль несчастной матери, если он заглушил треск горевшего дерева, шумные возгласы работавших и плач погоревших: Бояре и Данило Андреевич, как они ни были поглощены работой, обратили внимание на этот крик и посмотрели туда, откуда он доносился. Несмотря на то, что уже давно наступил вечер, на пожарище было светло как днем, и они различили женщину, бившуюся в сильных руках каких-то мужчин, вероятно удерживавших ее от попытки броситься в огонь. Желая вырваться из державших ее рук, женщина каталась по земле и билась о нее головой, беспрерывно повторяя отчаянным голосом:

— Дети мои! Деточки милые горят! О-ох! Лишечко! Ужасный крик этот до глубины души потряс молодого князя. Не сказав ни слова товарищам, он поспешно спустился с кровли.