Обретение Родины - Бела Иллеш

Едва он умолк, Шторм открыл глаза, внимательно с ног до головы оглядел полковника, притом с таким любопытством, будто в первый раз его сейчас видел, и повернулся к Бори.

— Откуда я вас знаю, майор? — спросил он.

— По личной канцелярии его высочества господина правителя, ваше превосходительство.

— Совершенно верно, — подтвердил граф, — теперь припоминаю. Вы тот самый человек, который по сходной цене продает биржевым спекулянтам любые государственные тайны. Не возражайте, лично я ни в какой мере не противник подобного рода сделок. Да и вообще… Если бы вы продавали государственные тайны одному или двум банкирам, это еще можно было бы назвать обманом, так как в конечном счете только они являлись бы обладателями секретных сведений и имели бы на своей стороне все преимущества. В таком случае биржевая игра велась бы некорректно. Но поскольку вы эти сведения продавали всем спекулянтам, в более выгодном положении никто из них не оказывался. Ха-ха-ха…

Граф закатился таким неудержимым смехом, что раскашлялся. Потом вытер рот носовым платком и больше не обращал на Бори никакого внимания.

Он снова обернулся к Кери:

— Вот думаю жениться!

— Помилуйте, ваше превосходительство!.. — пробормотал полковник.

— Знаю, что ты хочешь сказать, Кери. Собираешься напомнить, что у меня есть жена, леди Белл. Угадал, не правда ли?.. Ну вот видишь! Иметь вторую жену дозволяет исключительно лишь магометанская религия, а потому я перехожу в магометанство. Впрочем, раз уж я стану магометанином, надо завести себе не две жены, а больше. Округлю их число до семи! Во-первых, леди Белл, и, кроме нее, еще шесть новых. Итого, значит, семь. Что ты на это скажешь, Кери? Хороша у меня фантазия? Почему ты молчишь?

— Но… ваше превосходительство! Дорогой граф… — только и мог выговорить полковник.

— Я так и знал, что тебе меня не понять, — снова заговорил Шторм. — Каждому ясно, для какой цели ты инспектировал военные училища. Ну, не красней, не стоит. Твой вкус, твое дело. Но если уж по воле бога у тебя нет никакого понятия о женщинах, не вмешивайся в то, в чем разбираются любители женщин. Прими к сведению: я перехожу в магометанскую веру и у меня будет семь жен. А возможно, и все девять. Не исключено даже, что двенадцать. Полная дюжина. Велик Аллах, и Магомет пророк его!

Сколько Кери впоследствии ни старался, он не в силах был вспомнить, как вылетел тогда из комнаты Шторма. По утверждениям Бори, прежде чем они успели уйти, генерал-лейтенант их благословил.

На заснеженном дворе перед домом, где помещался граф Шторм, Бела Раган до блеска начищал пару кавалерийских сапог.

— Сапоги его превосходительства! — доложил он Кери. — Господин генерал-лейтенант, правда, их не носит, однако приказывает начищать каждый день до блеска! Приказ есть приказ.

— Что вы сделали со своим генералом? — заорал на кого Кери. — Встань смирно и доложи, что с ним такое!

Раган аккуратно поставил на землю сапоги и вытянулся в струнку, Не говоря ни слова, он указательным пальцем правой руки коснулся лба и покачал головой, что должно было обозначать: генерал-лейтенант лишился разума. Но Кери не любил изъясняться знаками. Он еще громче гаркнул на Рагана, а тот, стоя в положении «смирно», доверчиво и дружелюбно улыбался обоим офицерам.

— Говори, собака, не то сейчас вздерну на виселицу! Ты денщик господина генерал-лейтенанта?

— Честь имею доложить, доблестный господин полковник, до сих пор был денщиком, а ныне евнух. Его высокопревосходительство господин генерал-лейтенант соблаговолил произвести меня в евнухи. Для пояснения, господин полковник, скажу: евнух среди мужчин все равно что вол среди быков. Господин генерал приказал мне…

— Пошли! — крикнул Кери, обращаясь к Бори.

Комендант лагеря пригласил венгерских офицеров к себе отобедать, но Кери от предложения отказался.

Пока ожидали машину, заместитель начальника лагеря на хорошем немецком языке заговорил о болезни Шторма.

— Он находится под постоянным врачебным наблюдением, к нему приставили двух пленных венгерских докторов. Однако состояние его, к сожалению, не улучшается.

— Вероятно, у него был сифилис, и это, конечно, последствия? — спросил Кери.

— Не знаю. Завтра или послезавтра генерал-лейтенанта будет осматривать советский специалист…

Когда машина тронулась в обратный путь, снег посыпал еще гуще, чем час назад. В воздухе царило полное безветрие, и мягкие снежинки падали совершенно отвесно, как падают кусочки свинца.

— Весь этот пейзаж… зимний московский пейзаж… таков, — вновь первый нарушил молчание Бори.

Он чувствовал горечь во рту, он должен был во что бы то ни стало заговорить.

— Таков… — продолжал он, указывая рукой на стекло машины, за которым густо падали снежинки. — Трудим даже подыскать сравнение!

— Вот именно, — угрюмо буркнул Кери. — Оставь меня в покое!

Полковника чрезвычайно мало интересовали и снегопад, и сказочная красота скорее угадываемого, чем видимого сквозь снежную завесу города. Мозг его лихорадочно работал. Он искал объяснения тому, что произошли с графом Штормом. Сначала мелькнула мысль, что генерал-лейтенант тронулся в уме, еще, будучи на родине, в Венгрии, и эта скрытая форма помешательства прорвалась наружу только сейчас. Но нет, такой довод вовсе его не успокаивал, ведь он всегда знал графа Шторма как крепкого, здорового человека, спортсмена. Может, это нечто венерическое, следствие застарелой болезни. Да, остановиться следует именно на таком объяснении.

— Конечно, это наказание за грехи молодости! — убеждал себя вслух Кери. — Сколько раз говорил я ему, еще до войны, чтобы он лечился. Не послушал доброго совета — и вот результат. Видишь, Бори? Вот результат.

Кери умолк. Он уже больше не чувствовал себя несчастным. Он строил новые планы, внутренне решив как можно быстрее установить связь с американской разведывательной службой. Такая мысль заставила его почти по-детски рассмеяться.

Бори с удивлением на него воззрился.

Сразу по приезде Бори доложил Фараго о результатах поездки, и тот немедленно созвал внеочередное заседание МВК. Оно было коротким, и, как только закончилось, Бори отправился к Яношу Вёрёшу пригласить его от имени МВК на ужин к Фараго. Вёрёш приглашение принял.

За ужином Фараго как временный правитель предложил ему пост премьер-министра. Свое согласие на это предложение Вёрёш обусловил двумя вещами: во-первых, он примет на себя не только пост премьер-министра, но и портфель министра обороны; во-вторых, Бела Миклош в новый состав правительства не войдет.

Фараго нашел оба условия вполне приемлемыми. Телеки и Сентивани присоединились к его мнению.

После ужина был составлен новый список правительства:

Премьер-министр и министр обороны — генерал-полковник Янош Вёрёш, начальник генерального штаба.

Министр иностранных дел — чрезвычайный посланник Домокош Сентивани.

Министр культов и финансов — граф Геза Телеки, профессор.

Министр внутренних дел — штабс-полковник Кальман Кери.

Министр земледелия и торговли — майор Денеш Бори.

При составлении списка Бори предложил сделать уступку «демократическим вкусам» русских и снять аристократический титул графа перед именем Гезы Телеки.

— Чепуха, Бори! — вспылил Фараго. — Будешь много болтать — отнимем у тебя министерский портфель!

Новые изменения состава венгерского правительства в адресованном Советскому правительству меморандуме Сентивани обосновал тем, что, как стало известно, Шторм не венгр по происхождению. Он не венгерский аристократ, а немецкий имперский граф.

Когда МВК действительно выдвигал кандидатуру Белы Миклоша на пост премьер-министра, сообщить об этом ему самому Фараго не счел нужным. Зато теперь он хотел сразу же после ужина направить к Миклошу Бори с поручением информировать генерала, что на заседании МВК якобы возник вопрос о выдвижении его кандидатуры на пост премьера. Но после долгой дискуссии было решено от этого отказаться.

В спорах о личности Миклоша, конечно, никто не вспомнил о том человеке, с кем сейчас так много общался генерал, — о старшем лейтенанте Олднере. О нем членам МВК было известно только то, что это тихий, весьма симпатичный, с хорошими манерами молодой советский офицер, который — конечно, имея на это соответственный приказ — всюду сопровождает Миклоша и, несмотря на большую разницу в чинах и возрасте, беседует с ним с такой непосредственностью, как будто они товарищи детства.

Но члены Венгерского комитета даже и не подозревали, что совсем незаметно двадцатилетний старший лейтенант Олднер превратился в наставника пятидесятичетырехлетнего генерал-полковника. По-видимому, и сам Олднер не смог бы сказать, где и когда началось перевоспитание Миклоша. Несомненно одно: это стало приносить известные плоды. Старший лейтенант Олднер оказался отличным домашним учителем, хотя Миклош отнюдь не был прилежным или способным учеником.