Екатерина Великая - Анри Труайя

Узнав в начале 1793 года о смерти Людовика XVI, Екатерина испытывает столь сильное потрясение, что врачи опасаются за ее здоровье. Идея монархического устройства ей так дорога, что она не может без содрогания перенести позорный конец французского монарха на гильотине. Это ее, Екатерину, оскорбляет толпа, это на ее, Екатеринину шею, падает тяжелый нож. «Получив известие о преступной казни короля Франции, – пишет Храповицкий, – Ее величество слегла в постель, заболев от горя. Слава Богу, сегодня ей лучше. Она говорила мне о варварстве французов, о явной незаконности подсчета голосов (тех, кто высказался за приговор королю): „Это вопиющая несправедливость, даже по отношению к частному лицу… Равенство – это чудовище, захотевшее стать королем“».

С этого момента Екатерина ощетинилась всеми своими иголками. Ее резкие высказывания заставляют трепетать Женэ. В устах императрицы Лафайет становится «дураком великим», Париж – «прибежищем бандитов», а революционеры «мерзавцами». «Надо истребить самое название французов». Для нее столицей Франции становится не Париж, а Кобленц, главный штаб эмигрантов. Она аннулирует торговый договор, заключенный с Сегюром во время путешествия в Крым; запрещает французским кораблям заходить в русские порты; рвет дипломатические отношения с Францией и высылает из России нежелательного Женэ. «Говорят, – пишет она Гримму, – что он выехал из Петербурга в красном шерстяном колпаке на голове. Это настолько глупо, что я рассмеялась, узнав об этом». Наконец, она издает указ, предписывающий всем проживающим в России французам подписать под страхом немедленной высылки составленную в резких выражениях клятву: «Я, нижеподписавшийся, клянусь перед всемогущим Богом и на святом Евангелии, что никогда, ни делом, ни помыслом, не примыкал к безбожным и крамольным принципам, исповедуемым ныне во Франции, я рассматриваю правительство, там установленное, результатом узурпации и нарушением всех законов, а смерть христианнейшего короля Людовика XVI как акт гнуснейшего злодейства… Поэтому, пользуясь надежным убежищем, которое Ее Императорское Величество государыня всероссийская соизволила мне предоставить в своих землях, я обещаю там жить, строго следуя святой вере, в которой я рожден, и, неукоснительно подчиняясь установленным Ее Величеством законам, прервать всякие сношения с французами, которые признают современное чудовищное правление во Франции, и возобновить эти связи лишь тогда, когда по восстановлении законной власти я получу на то формальное разрешение Ее Императорского Величества».

Екатерина не сомневается в восстановлении самодержавия после стольких кровавых беспорядков и принятия столь нелепых законов. Проявляя незаурядный дар предвидения, она пишет в 1794 году: «Если Франция уцелеет, она станет сильной, как никогда до сих пор… Ей только нужен высший человек, превосходящий современников, превосходящий, может быть, целый век. Родился ли он уже?.. Придет ли он? Все зависит от этого!» «Высший человек» уже родился. В Аяччо, в 1769 году. Ему двадцать четыре года, и он только что прославился при осаде Тулона.

Тем временем российские французы принялись усердно приносить присягу. Для Екатерины они уже не гости, а новые подданные, обязанные ей подчиняться. Прибытие в 1793 году графа д'Артуа приносит ей величайшее удовлетворение. До его ареста она мечтала предоставить убежище самому Людовику XVI. «Это было бы самым замечательным поступком моего царствования», – говорила она. И в самом деле, какой это был бы великолепный реванш, как замечательно могла бы отыграться тем самым принцесса Цербстская, дав приют и покровительство внуку ее заклятого врага Людовика XV и дочери Марии Терезии Австрийской, которые ее так презирали! Однако, за неимением лучшего, она устраивает пышный прием графу д'Артуа. Ее девиз – много хороших слов и как можно меньше помощи. Прежде всего, поддавшись чисто женскому тщеславию, она хочет, чтобы роскошь Зимнего дворца соперничала с пышностью Версаля. Она и Платон Зубов обращаются с гостем как с законным сыном Франции и наместником королевства. Показав себя полным ничтожеством в политических делах, человеком он оказался простым, любезным и «без заносчивости». Несмотря на все усилия, ему так и не удалось получить от царицы военную помощь, на которую он надеялся. Екатерина ограничивается тем, что выделяет ему миллион рублей на первые расходы по военной кампании и открывает кредит до четырех миллионов через русское посольство в Лондоне. Затем, дабы поддержать графа в священной борьбе против Французской революции, которую она называет не иначе как «переворот жуликов», она передает ему богато украшенную и освященную шпагу, на клинке которой выгравированы слова: «Дано Богом королю». Разочарованный граф д'Артуа принимает это символическое и совершенно не нужное ему оружие и, как пишет свидетель сцены, благодарит «с довольно безразличным лицом». Екатерина же без обиняков пишет вице-канцлеру Остерману: «Я ломаю голову над тем, как вовлечь берлинский и венский дворы во французские дела… чтобы освободить себе руки. У меня много неоконченных дел. Надо, чтобы Пруссия и Австрия мне не мешали». Впоследствии, будучи по-прежнему озабоченной ходом «французских дел», она попытается войти в союз с Великобританией. Между двумя странами будет подписан договор о ненападении. Однако Екатерина не станет придавать ему никакого значения. 26 апреля 1793 года граф д'Артуа отправляется в Англию.

Свадьба великого князя Александра отпразднована 28 сентября того же года. Чета оказалась настолько милой и обаятельной, что молодых прозвали «Амуром и Психеей». Екатерина надеется вскоре стать прабабушкой. Это было бы, думает она, еще одной гарантией будущности государства. Итак, она созидает не только в пространстве, но и во времени. Прежде всего надо удостовериться в намерениях Александра. Наслушавшись прекрасных идей от Лагарпа, он произносит во время одного из приемов взволнованные слова о «правах человека», приведя в смятение присутствующих. Это безответственный порыв молодости, считает Екатерина. Гнусная казнь Марии-Антуанетты, последовавшая за гильотинированием Людовика XVI, быстро заставила замолчать либерального швейцарца и его ученика. Ужасный результат вызывает сомнения в правильности самих принципов. Спасение в монархии. Екатерина хочет убедить в этом Александра и одновременно рассказать, какие планы на будущее она ему составила.

Первые же разговоры ужаснули ее. Александр не хочет править. Он обличает деспотизм, насилие, придворные интриги. Его нежная и покладистая душа стремится к спокойствию и простой жизни, к невинным сердечным добродетелям. Домик в деревне, семейный очаг, добрая жена, милые дети, домашние заботы и радости простого смертного – вот что привлекает его. Вместо будущего царя Екатерина видит мелкого швейцарского буржуа. Тогда она вызывает Лагарпа, чье влияние на ученика ей известно, и требует, чтобы тот внушил Александру чувство императорского долга. Надо не только заставить молодого цесаревича принять свою судьбу, но и сделать так, чтобы он считал себя прямым наследником престола, поскольку отец его от наследования отстранен. Последнее условие возмущает Лагарпа. Он считает, что может стать соучастником грубого нарушения правил нравственности, уговаривая сына захватить место, по праву принадлежащее тому, кому он обязан жизнью. Как воспитатель Александра, не для того внушал он ему уважение к родителям и любовь к ближнему, чтобы затем толкать на столь гнусный поступок. Короче говоря, он отказывается стать орудием политики царицы. Та не стала настаивать, надеясь привлечь на свою сторону если не Лагарпа, то простодушную супругу Александра. Однако теперь Лагарп старается наладить сближение между Павлом и сыном. Он даже выдает ученику содержание своего тайного разговора с императрицей. Потрясенный Александр с еще большим почтением стал относиться к отцу, не упуская случая высказать уважение и польстить ему. Предвосхищая события, он даже называет его «императорским величеством», как бы подчиняясь порядку престолонаследия. Узнав о таком порыве сыновней любви у молодого человека, Екатерина вызывает Лагарпа и объявляет ему о его отставке. Вернувшись в комнату для занятий великих князей – а Александр, даже женившись, продолжал учебу, – Лагарп был мертвенно бледен. Со слезами на глазах он рассказывает о беседе с императрицей. Александр рыдает и кидается на шею учителя. Оставшись один, он пишет душераздирающее послание: «Прощайте, любезный друг, чего мне стоило сказать Вам это слово. Помните, что Вы оставляете здесь человека, который Вам предан, который не в состоянии выразить Вам свою признательность, который обязан Вам всем, кроме рождения… Будьте счастливы, любезный друг, это желание человека, любящего Вас, уважающего и почитающего выше всего… Прощайте в последний раз, лучший мой друг, не забывайте меня. Александр». Позже он скажет: «Всем, что во мне есть, я обязан швейцарцу».