Рот, полный языков - Ди Филиппо Пол

На это ему, отложив книгу, ответила Дотти. Агассис был вынужден признать, что ее английский, хотя еще ученический, значительно улучшился с ее приезда.

— Предположим, профессор Агассис, что я признаю, что стою на ступень ниже представителей вашей белой расы. Предположим, я назову себя животным. Не думаете ли вы, что даже животные заслуживают этичного обращения?

— Нуда, в определенных границах… то есть если на карту не поставлено благо человечества.

— Тогда как вы оправдываете гнусные надругательства, которым подвергают чернокожих рабов на вашей второй родине? Порки, разлучение членов семьи, непосильный труд от рассвета до заката…

Агассис кашлянул, прочищая горло. Вынул носовой платок и высморкался. Он поймал себя на том, что не может встретиться с бушменкой взглядом.

— Нелепость какая! Я уподобляюсь душевнобольному, спорящему о метафизике с собакой! Но пусть никто не скажет, что Агассис когда-либо не ответил на брошенный ему вызов, сколь бы абсурдным он ни был! Прежде всего, дерзкое ты существо, американская система возникла задолго до моего приезда, и к ее установлению лично я никакого отношения не имею. Морально я выше этой проблемы. Тем не менее человек, пожелавший защитить систему, может найти в ней немало доброго. Во-первых, она принесла свет христианства многим душам, которые в противном случае Пребывали бы в моральном невежестве. Во-вторых, материальные условия жизни американских чернокожих неизмеримо выше уровня жизни на их старой родине. Колючки и глина сменились деревом и кирпичом. Питательный хлеб И свежее молоко с лихвой заменяют корни и личинки.

— Лишинки не есть плохи, если знать, как их приготофить, — вставил Цезарь.

Это замечание Агассис оставил без внимания.

— И в-третьих, их не требующий ума труд в основе своей полезен для их конституции и обеспечивает стране в целом более высокий уровень жизни. Если это достигается ценой нескольких ударов кнутом — насколько я понимаю, назначаемых только, когда подлинно заслужены, — то порабощение негров вполне оправданно. И вообще, неужели, будь они свободны, они жили бы иначе?

— С ваших слов все выглядит довольно привлекательно, профессор Агассис, — с самым серьезным видом ответила Дотти. — Может быть, вы согласились бы хотя бы на день-другой поменяться местами с рабом?

Агассис подскочил от ярости.

— Что за смехотворное предложение! Только представьте себе меня, Луи Агассиса, воющего негритянский псалом на хлопковой плантации! Сами видите, Якоб, насколько мало ход мысли этого существа походит на мышление истинного человека. Даже вы теперь должны это признать.

— Признать я долшен лишь то, что отдал бы доллар-другой, лишь бы посмотреть, как фы, фзвалив себе на плечи Мешок хлопка, распефать трудовые дагомейские песни.

— Фу! Этот глупый разговор ни к чему нас не приведет.

Вид у Цезаря сделался мрачный.

— Фот это тошно, Луи. Где обретается Т'гузери, мы сейшас знаем не больше, чем дфе недели назат, когда фас фыпустили из тюрьмы. И фы федь знать, какой сегодня день? Последний, когда дер орган Саартье фпитывал силу настойки на даке. Со дня на день Т'гузери может пойти ф космогоническое мешто и там ошивить дер фетиш.

— Нет нужды мне про это напоминать. Вы думаете, я не встревожен? Но что мы можем сделать? Я истощил все мои гипотезы, напрягал мой интеллект, но понятия не имею, как нам разыскать эту хитрую бестию. Я был уверен, мы найдем его в последнем месте, которое мы обследовали.

— Фы думать, он фьет феревки на Канатном дворе?

— Ну, их же вьют из конопли… Признаю, мы зашли в тупик. Остается только надеяться, что он попадет в руки Боппуили Костюшко до того, как учинит что-нибудь ужасное. С другой стороны, мне неприятно думать, что эти безумцы заполучат фетиш для собственных целей. Но, может, они разорвут друг друга на части, как килкентские коты [147].

— Оба они есть отъяфленные негодяи. Я бин против с ними сфязываться. Ну, пойду на свою лодку, фыкурю трубку, пока софсем не пал духом. Может, мы с Дотти фсетаки что-то придумаем. Хотите к нам присоединиться?

— Нет. Мне нужно уладить личные дела.

После ухода Цезаря и Дотти Агассис вызвал к себе Джейн.

— Можете уделить мне минутку среди ваших домашних хлопот, милая Джейн? Я несколько выбит из колеи. А кстати, я уже говорил, что румянец у вас на щеках напоминает мне нежный цвет яблоневых лепестков?

Но Джейн уставилась в пол, растирая носком маленькой боты невидимую букашку на ковре.

— Видит Бог, профессор, я уже теперь и не знаю, должна ли слушать эти ваши комплименты. Понимаете, в последнее время меня кое-что тревожит.

— Ну так выкладывайте, девушка! — нетерпеливо буркнул Агассис.

— Ладно. Только не взыщите, если я буду говорить нескладно. Мне трудно это сказать. Я еще не совсем в себе разобралась, ведь столько книг новых читаю.

— Книг? Каких еще книг?

— Ну разные, мне их мисс Дотти дала. Брошюры Соджорнер Трут и ее подруг. Памфлеты, в которых говорится, как женщин всегда угнетали, топтали и мучили. Как их сперва использовали и надругивались — нет, надругались — мужчины, которые их сперва соблазняли, а потом бросали. Как мы производим больше половины мировых богатств, но получаем гораздо меньше причитающейся нам доли. Как мы рожаем и растим детей, убираем дома, готовим еду, а потом за наши труды нас же и бьют, и мы плачем в синяках по ночам! Как мы должны отправлять своих сынов и мужей — сколь бы никчемными они ни были! — на проклятые глупые войны в чужих странах, войны, которые не мы начали! Как женщины сродни неграм всего мира!

Голос Джейн становился все громче и громче, и последний поразительный лозунг она почти выкрикнула.

Агассис был как громом поражен. Внезапно он понял, что нижняя челюсть у него вот-вот вывихнется — совсем как у удава удушающего (Boa constrictor), — и, щелкнув зубами, закрыл рот.

— Ну вот, я это сказала! — дрожа, но с вызовом воскликнула Джейн и уже спокойнее добавила: — Еще что-нибудь, сэр?

— Н-нет. Э… спасибо, что поделились со мной этими свежими взглядами, Джейн. Может, мы могли бы обсудить их подробнее сегодня ночью?… Нет? Я так и думал. Тогда обязательно подольше посидите сегодня за чаем, Джейн.

— Всенепременно!

Когда его восставшая горничная, хлопнув дверью, удалилась, Агассис отпустил вполголоса несколько проклятий. Гореть готтентотке в самом жарком круге ада!

Чтобы умерить свой гнев и утишить неудовлетворенные генетические инстинкты, Агассис достал из кармана и еще раз перечел многократно сложенное письмо:

Возлюбленный Луи!

Трудно поверить, что вы действительно мой, что вы избрали меня, что когда-нибудь я стану вашей женой. Вы пишете, что томитесь, когда же я буду при вас постоянно, когда же украшу ваш дом моими «улыбающимися глазами». Как я об этом мечтаю! Нет для меня на земле дома, кроме подле вас.

Каждый вечер я молюсь, чтобы этот день наступил скорее!

Обожающая вас

К чему ему ласки посудомойки, когда ему безоглядно отдала свою любовь прекрасная и изящная молодая леди хорошего воспитания и с хорошими связями, к тому же в родстве с богатыми и влиятельными Перкинсами, Гардинерами и Кэботами?

Справившись с записной книжкой и отличными швейцарскими часами, которые подарили ему перед отъездом до слез растроганные горожане Нёфшателя, Агассис увидел, что на этот час назначена встреча с рисовым плантатором из Южной Каролины, неким Рори Когуном. Встретиться с плантатором его попросил Лоуэлл — Когун дружил со многими владельцами плантаций, поставлявших текстильному магнату сырье, — и хотя знакомство с южанином не представляло для Агассиса интереса, он счел за лучшее оказать услугу своему патрону.

Ему хватило времени лишь на несколько штрихов к наброску грандиозного Музея естественной истории, который он намеревался построить в Кембридже, как объявили о приходе Когуна.