Возрождение - Уильям Джеймс Дюрант

в лучших проявлениях ренессансной разнузданности. Латынь Бембо и Полициана была идиоматически совершенной, но она появилась не в то время; родись они четырнадцатью веками раньше, они были бы в моде в школах современной Европы; писавшие в пятнадцатом и шестнадцатом веках, они не могли быть голосом своей страны, своей эпохи, даже своего класса. Бембо понимал это, и в эссе Delia volgar lingua он отстаивал использование итальянского языка в литературных целях. Он пытался показать путь, сочиняя канцоны в манере Петрарки; но здесь страсть к полировке девитализировала его стих, а превратила его амуры в поэтические замыслы. Тем не менее многие из этих стихотворений были положены на музыку в виде мадригалов, некоторые — самим великим Палестриной.

После смерти своих друзей Биббиены, Чиги и Рафаэля чувствительный Бембо нашел Рим призрачным городом. Он ушел в отставку с папского поста (1520) и, подобно Петрарке, искал здоровья и покоя в сельском доме под Падуей. Теперь, в пятьдесят лет, он влюбился не по-платоновски. Следующие двадцать два года он прожил в свободном союзе с донной Морозиной, которая подарила ему не только троих детей, но и такие утешения и утехи, такую заботу и уход, которые никогда не украшали его славу, а теперь стали вдвойне желанными в его угасающие годы. Он все еще пользовался доходами от нескольких церковных благодеяний. Свое богатство он в значительной степени использовал для коллекционирования прекрасных картин и скульптур, среди которых Венера и Юпитер занимали почетное место рядом с Марией и Христом.48 Его дом стал целью литературного паломничества, салоном художников и умников; с этого трона он устанавливал законы стиля для Италии. Еще будучи папским секретарем, он предостерегал своего помощника Садолето от чтения Посланий святого Павла, чтобы их неотшлифованная речь простолюдинов не испортила его вкус; «Отбрось эти пустяки, — сказал ему Бембо, — ибо такие нелепости не приличествуют достойному человеку».49 Вся латынь, говорил он Италии, должна строиться по образцу Цицерона, вся итальянская — по образцу Петрарки и Боккаччо. Сам он в старости написал истории Флоренции и Венеции; они прекрасны и мертвы. Но когда умерла его Морозина, великий стилист забыл свои правила, забыл Платона, Лукреция и Кастильоне и написал другу письмо, которое, пожалуй, одно из всех, что выходили из-под его пера, располагает к воспоминаниям:

Я потерял самое дорогое сердце в мире, сердце, которое нежно следило за моей жизнью, которое любило ее и поддерживало, пренебрегая своей собственной; сердце, которое было настолько хозяином самого себя, настолько презирало тщетные украшения, шелка и золото, драгоценности и сокровища, что довольствовалось единственной и (так она уверяла меня) высшей радостью любви, которую я ему приносил. Сердце это, кроме того, имело для облачения самые мягкие, изящные, нарядные конечности; к его услугам были приятные черты лица и самая милая, самая благодатная форма, какую я когда-либо встречал в этой стране.

Он никогда не сможет забыть ее предсмертные слова:

«Я вручаю тебе наших детей и умоляю позаботиться о них, как ради меня, так и ради тебя. Будьте уверены, что они ваши, ведь я никогда не обманывала вас; вот почему я могла взять тело Господа нашего только что и со спокойной душой». Затем, после долгой паузы, она добавила: «Покойся с Богом», и через несколько минут после этого навсегда закрыла глаза — глаза, которые были ясными и верными звездами в моем утомленном паломничестве по жизни.50

Четыре года спустя он все еще оплакивал ее. Потеряв связь с жизнью, он, наконец, стал набожным; и в 1539 году Павел III смог сделать его священником и кардиналом. В течение оставшихся восьми лет он был столпом и образцом Церкви.

VII. ВЕРОНА

Если теперь, оставив вопиющего Аретино на следующую главу, мы переместимся из Венеции в ее северные и западные владения, то и там найдем отблески золотого века. Тревизо может похвастаться тем, что породил Лоренцо Лотто и Париса Бордоне; в его соборе есть «Благовещение» Тициана и прекрасный хор, созданный бесчисленными Ломбарди. Маленький городок Порденоне получил свое название в честь Джованни Антонио де Сакки, и до сих пор в его дуомо можно увидеть одно из его шедевров — Мадонну со святыми и донором. Джованни был человеком кипучей энергии и уверенности в себе, готовым к остроумию и мечу, готовым взяться за что угодно и где угодно. Мы видим его в Удине, Спилимберго, Тревизо, Виченце, Ферраре, Мантуе, Кремоне, Пьяченце, Генуе, Венеции, формирующим свой стиль на основе пейзажей Джорджоне, архитектурных фонов Тициана и мускулов Микеланджело. Он с радостью принял приглашение в Венецию (1527), желая сравнить свою кисть с кистью Тициана; его «Святой Мартин и Святой Христофор», написанный для церкви Сан-Рокко, достиг почти скульптурного эффекта благодаря моделировке светом и тенью; Венеция провозгласила его достойным соперником Тициана. Порденоне возобновил свои путешествия, трижды женился, был заподозрен в убийстве брата, был посвящен в рыцари королем Венгрии Иоанном (который никогда не видел ни одной из его картин) и вернулся в Венецию (1533), чтобы возобновить дуэль с Тицианом. Надеясь подтолкнуть Тициана к завершению его батальной картины в Герцогском дворце, синьория поручила Порденоне сделать панно на противоположной стене. Здесь повторилось состязание между Леонардо и Микеланджело (1538), но с драматическим дополнением: Порденоне носил на поясе меч. Его полотно — великолепное по цвету, но слишком жестокое по действию — было признано вторым лучшим, и Порденоне отправился в Феррару, чтобы создать несколько гобеленов для Эрколе II. Через две недели после приезда он умер. Друзья говорили, что это было отравление, враги — что время.

В Виченце тоже были свои герои. Бартоломмео Монтанья основал школу живописи, богатую средними Мадоннами. Лучшая картина Монтаньи — Мадонна с троном в Брере; она надежно придерживается модели Антонелло: два святых справа, два слева и ангелы, исполняющие музыку у ног Девы; но эти ангелы заслуживают своего имени, а Дева с прекрасными чертами лица и изящным одеянием — одна из лучших фигур в переполненной галерее мадонн Ренессанса. Однако расцвет Виченцы ожидал Палладио.

Верона, имеющая пятнадцатисотлетнюю гордую историю, в 1404 году стала венецианской зависимостью и оставалась таковой до 1796 года. Тем не менее она вела активную культурную жизнь. Ее художники отставали от венецианских,