Гайдзин - Джеймс Клавелл

— Я уже сказал вам, за день до тридцатого дня. Мы сможем забрать его или послать кого-нибудь за ним накануне.

— А… а недомогание? Как долго оно продлится?

Андре чувствовал глубокую усталость, неловкость, а теперь ещё и страшно злился от того, что позволил втянуть себя в эту историю, какие бы многочисленные и устойчивые преимущества она ни сулила в будущем.

— Она сказала мне, это зависит от девушки, её возраста и того, делалось ли это раньше. Если нет, все должно пройти легко.

— Но сколько дней я не смогу вставать с постели?

— Mon Dieu, она не говорила, а я не спрашивал. Я не спрашивал. Если вас интересуют детали, напишите мне список вопросов, и я постараюсь принести вам ответы. А теперь, если позволите… — Он поднялся. Она тут же дала своим глазам наполниться слезами.

— О, Андре, благодарю вас, мне так жаль, вы так добры, что помогаете мне, и мне очень жаль, что я вас расстроила. — Она всхлипнула и с удовольствием увидела, что он в тот же миг растаял.

— Не плачьте, Анжелика, вы меня не расстроили, это не ваша вина, просто… Примите мои извинения, все это должно быть так ужасно для вас, но, пожалуйста, не тревожьтесь, я принесу лекарство, когда настанет срок, и помогу всем, что в моих силах. Напишите мне ваши вопросы, и через несколько дней я дам вам на них ответы. Простите, я… я неважно себя чувствую последнее время…

Она с притворным состраданием принялась успокаивать его, а когда он ушел, взвесила все, что узнала от него, глядя на Хай-стрит через засиженные мухами занавеси, но не видя ничего.

Тридцать дней? Ладно. Я спокойно смогу прожить этот срок, ничего ещё не будет заметно, думала она вновь и вновь, стараясь вселить в себя уверенность. Ещё двадцать два дня значения не имеют.

Чтобы удостовериться ещё раз, она достала свой дневник и начала считать. Потом пересчитала снова и остановилась на том же дне. Седьмое ноября. Пятница. День святого Теодора. Кто он? Я буду зажигать ему свечи каждое воскресенье. Не стоит помечать этот день в дневнике, подумала она, зябко поежившись. И все-таки поставила маленький крестик в углу страницы. Как быть с исповедью?

Бог понимает. Он понимает все.

Я могу подождать, но что, если…

Что, если лекарство не поможет, или Андре заболеет, пропадет или его убьют, или мама-сан предаст меня или произойдет ещё что-нибудь: ведь препятствий тысячи?

Эти мысли глодали ей сердце. Они убивали в ней решимость. Настоящие слезы увлажнили её щеки.

Тут в её сознании всплыло нечто, что несколько недель тому назад говорил Андре Понсен. Она улыбнулась, и все тревоги разом оставили её.

Филип Тайрер своим самым красивым почерком заканчивал переписывать черновой вариант ответа сэра Уильяма родзю. В отличие от всех предыдущих посланий сэр Уильям на этот раз посылал оригинал на английском языке с копией на голландском, которую должен был подготовить Иоганн.

— Все, Иоганн, готово. — Он закончил написание буквы «Б» в словах «Сэр Уильям Айлсбери, К.О.Б.»[23] затейливым росчерком.

— Scheiss in mein Hut! — Лицо Иоганна расплылось в улыбке. — В жизни не видел такого почерка. Неудивительно, что сэр Уильям хочет, чтобы вы переписывали все его донесения в Лондон.

— Сигата га най! — механически произнес Тайрер. — Это не важно.

— А вы действительно работаете над ним, над японским-то, а?

— Да, работаю, и между нами, только ради бога не говорите Вилли, мне это ужасно нравится. Что вы думаете о его замысле?

Иоганн вздохнул.

— С этими джапо думать без толку. Ежели хотите знать мое мнение, так у него, по-моему, от всех этих японских околичностей в голове повреждение сделалось.

Послание гласило:

Его Превосходительству Нори Андзё, эсквайру, главе родзю. Я получил ваше послание от вчерашнего дня и довожу до вашего сведения, что оно отвергается полностью. Если вы не выплатите оговоренную часть компенсации за убийство двух британских солдат в срок, означенная сумма будет учетверяться за каждый просроченный день.

Я с сожалением узнаю, что вы совершенно определенно не являетесь хозяевами собственного времени. Я немедленно исправлю для вас эту ситуацию. Через двенадцать дней, считая от сегодняшнего, я отправлюсь в Киото на флагмане в сопровождении всей эскадры, которая встанет на якорь в Осаке. Затем с эскортом кавалерии и обязательными шестидесятифунтовыми пушками нашей королевской артиллерии для произведения королевских салютов, я и все остальные посланники незамедлительно проследуем в Киото, дабы заступиться за вас перед его юным величеством, сёгуном Нобусадой лично или, если его не окажется на месте, перед Его Императорским Высочеством, императором Комэем лично, с обещанием воздать полные королевские почести салютом в двадцать один залп. Пожалуйста, поставьте их в известность о нашем скором прибытии, (подписано) Её Королевского Величества министр и посол сэр Уильям Айлсбери, К.О.Б….

— Император? Какой император? — с отвращением произнес Иоганн. — У них только и есть что этот мидако ли, микадо, как-то так его зовут, и он всего лишь вроде мелкого Папы без всякой реальной власти, не как, скажем, Пий IX, который во все сует свой нос, закрывает глаза на всякие безобразия, играет в политику и, как и все Gottverdampt католики, хочет, чтобы мы опять жарились на кострах!

Хирага открыл дверь.

— Хай, Тайра-сан?

— Икимасо, Накама-сэнсэй, старина, хай? Давайте пойдем, хорошо? — спросил Тайрер, радостно улыбаясь и все ещё удивляясь перемене, произошедшей с японцем.

Когда Хирага появился сегодня утром на рассвете, исчезли грязь и лохмотья и, самое удивительное, самурайская прическа — его короткие волосы теперь были похожи на волосы почти любого крестьянина или торговца. В своём аккуратном, накрахмаленном, но самом обычном кимоно, новой шляпе от солнца, висевшей на завязках за спиной, в новых таби и сандалиях он был похож на сына преуспевающего купца.

— Бог мой, Накама, вы выглядите потрясающе, — вырвалось у Тайрера, — эта прическа идет вам.

— Ах, Тайра-сан, — нерешительно заговорил Хирага с притворной кротостью, следуя плану, который наметили они с Ори. — Я думай, вы сто мне говорить, помогать мне бросить самурай, перестать быть самурай. Скоро идти назад Тёсю, стану крестьянин, как дед, и'ри пиво варить, и'ри саке.

— Перестать быть самураем? Это возможно?

— Хай. Возмозный. Паза'рста, нет хочу бо'рса говорить, да?

— Хорошо. Но это мудрое решение, поздравляю.

Хирага невольно пробежал ладонью по голове, коротко обстриженные с боков волосы с непривычки вызывали зуд.