Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента - Уильям Ширер

Берлин, 24 августа

Немцы признают теперь акты саботажа в Голландии. Генерал Кристиансен, командующий там германскими войсками, предупредил, что, если саботаж будет продолжаться, на голландские общины наложат штраф и будут взяты заложники. О природе этого, саботажа можно судить по тому предупреждению, которое генерал сделал голландцам относительно «недонесения о приземлении вражеских летчиков на голландскую землю». Он добавляет: «Голландцы, которые предоставляют убежище вражеским солдатам, будут сурово наказаны, вплоть до смертной казни». Это подтверждают полученные мной от частных лиц сведения о том, что англичане по ночам сбрасывают своих агентов на парашютах.

Немцы отрицают, что вывозят продукты питания из оккупированных стран, но в одной голландской газете я видел официальное сообщение германских властей о том, что в период с 15 мая по 31 июля из Голландии в рейх отправлено 150 000 000 фунтов продовольствия и свежих овощей.

На этой неделе здесь введены новые карточки на одежду. В отличие от прошлогодних в них сто пятьдесят купонов вместо ста, хотя это обычное надувательство нацистов. Вы получаете больше купонов, но за каждый предмет одежды их и отдавать надо больше. За то, что прежде стоило 60 купонов, теперь требуется 80 и т. д. А пальто стоит 150 купонов. Один купон фактически дает вам право на приобретение шестнадцати граммов ткани, по стоимости вся карточка примерно на пять фунтов в год.

Германский МИД отверг просьбу американцев о безопасном проходе американских судов для эвакуации из зоны военных действий детей до шестнадцати лет.

Берлин, 26 августа

Прошлой ночью у нас был самый сильный авиационный налет за всю войну. Сирены прозвучали в ноль двадцать, а отбой воздушной тревоги в три двадцать три. Впервые британские бомбардировщики появились прямо над городом и сбросили бомбы. Сосредоточение огня зенитных орудий было мощнейшим. Он представлял собой жуткое и завораживающее зрелище. И огонь этот оказался удивительно неэффективным. Ни один самолет не был сбит, даже ни один не пойман прожекторами, которые всю ночь беспорядочно шарили по небу туда-сюда.

Берлинцы ошеломлены. Они не верили, что такое может случиться. Когда эта война началась, Геринг их заверил, что этого не будет. Он хвастливо заявлял, что ни один вражеский самолет никогда не прорвется сквозь внешнее и внутреннее кольцо противовоздушной обороны столицы. Берлинцы люди простые и наивные. Они ему поверили. Тем сильнее их сегодняшнее разочарование. Надо видеть их лица, чтобы оценить его. Геринг усугубил дело, три дня назад проинформировав жителей о том, что им не надо бежать в убежища при звуке сирен, они должны отправляться туда только тогда, когда услышат поблизости стрельбу зениток. Подразумевалось, что такому не бывать. Это внушило людям уверенность, будто английские бомбардировщики, даже прорвавшись к пригородам Берлина, никогда не появятся в небе над столицей. И вдруг прошлой ночью зенитки начали стрелять по всему городу и английские моторы загудели прямо над головой. По всем сообщениям, была паника, пять миллионов напуганных горожан бросились в подвалы.

Я сидел на радио и писал текст моего сообщения, когда раздался вой сирен и почти тотчас же залаяли зенитки. Как это ни странно, но за несколько минут до этого я спорил с цензором из министерства пропаганды насчет возможности бомбардировки Берлина. Только что бомбили Лондон. Вполне естественно, сказал я, что англичане попытаются отыграться. Он рассмеялся и заявил, что это невозможно. Вокруг Берлина слишком много зенитных орудий.

Я понял, что трудно сосредоточиться на сценарии. Зенитный огонь в районе Дома радио был особенно сильным, окно в моем кабинете дрожало при каждом залпе батареи или разрыве бомбы. Одетые в пожарную форму дежурные по гражданской обороне, усиливая панику, носились по этажам и приказывали всем идти в убежища. На германском радио это в основном привратники и рассыльные, и вскоре стало ясно, что они максимально используют свою временную власть. Большинство находившихся на рабочих местах немцев, однако, не теряя времени, отправились в подвал.

По расписанию я должен был выйти в эфир в час ночи. Как я уже ранее объяснял, чтобы добраться до студии, надо выйти из здания, где мы пишем текст и показываем его цензорам, и пробежать ярдов двести по неосвещенной пустынной стоянке до подземного помещения, где установлены микрофоны. Когда пять минут первого я вышел из основного здания, начали палить зенитки, защищающие радиостанцию. И в ту же секунду я услышал более тихий, но гораздо более зловещий звук. Как будто град бил по железной крыше. Можно было различить его падение сквозь кроны деревьев, на крыши гаражей… Это была шрапнель от зенитных орудий. Впервые в жизни я пожалел, что у меня нет стальной каски. В немецких стальных касках для меня всегда было что-то отталкивающее, символизирующее грубую германскую силу. Я и на фронте отказывался ее надевать. А теперь мог бы и преодолеть свое предубеждение. Я замешкался в дверях. Через две-три минуты должна была начаться передача. И я помчался туда, бежал с закрытыми глазами, испуганно пригибаясь к земле, спотыкаясь на деревянных ступенях там, где был помост. Зигрид одолжила мне свой карманный фонарик. Я включил его. Часовой у двери рявкнул, что надо выключить. От его крика я отпрянул, врезался в угол гаража и растянулся на песке. Звук падающей вокруг шрапнели заставил меня подняться на ноги. Последний бросок, и я влетел в дверь студии.

«С ума сошли, — прорычал охранник, — где ваш пропуск?»

«У меня эфир через минуту», — выпалил я, задыхаясь.

«А мне какое дело. Где ваш пропуск?»

Наконец я нашел его. В студийном отсеке инженер попросил меня говорить прямо в микрофон. Он не объяснил почему, но и так было ясно. Чем ближе к микрофону я говорю, тем меньше улавливаются посторонние звуки. Но мне хотелось, чтобы пушки были услышаны в Америке. Цензоры разрешили произнести только одну фразу о налете, просто упомянуть, что он продолжается.

Как ни странно, но, когда я начал говорить, не ко времени возникла заминка в стрельбе. Только издалека через дверь студии доносился слабый гул. В Америке, очевидно, орудия были слышны лучше, чем в моей студии, потому что спустя несколько минут я поймал на коротких волнах конец нашей программы и услышал, как Элмер Дэвис в Нью-Йорке говорит, что звуки орудий и бомб были весьма реалистическими. Это меня здорово обрадовало, но я заметил, как помрачнели лица немецких чиновников, тоже поймавших комментарий м-ра Дэвиса.

Зигрид, которая полчаса спустя вела передачу для «Мьючиал», смело бросила вызов падающей еще плотнее, чем прежде, шрапнели, несмотря на попытки некоторых отговорить ее от похода в студию. Случилось так, что, пытаясь увернуться от града осколков, она споткнулась, упала и сильно поранила при этом ногу. Передачу она вела, превозмогая ужасную боль. Но ей не повезло. Тот самый передатчик, который всего лишь несколько минут назад отлично работал для Си-би-эс и Эн-би-си, вдруг испортился, и ее выступление до Америки не дошло.