Сломанный бог - Дэвид Зинделл

– Ты имеешь в виду искривления времени?

– Я слышала о пилотах, которые стали старше на три года, в то время как их подруги состарились на тридцать.

– Это эйнштейновы нарушения. Случается, что искривления мультиплекса вызывают их.

– Замедленное время и сон-время ускоряют работу тела и мозга, верно? Ускоряют внутреннее время человека.

Он с улыбкой сжал ее руку.

– Я все забываю, как много ты знаешь о разных вещах.

– Не так уж много. Я не знаю, что значит быть замужем за пилотом – да и за любым другим мужчиной.

И Тамара заговорила о том, о чем раньше не хотела говорить. Они пили чай, ели кровошюды, и она рассказывала ему о своих мечтах, своих секретах и своих страхах, особенно о страхе, общем для всех куртизанок: состариться быстрее, чем это происходит у других людей. Поскольку куртизанки омолаживаются с возрастом каждые двадцать лет и поскольку этот процесс можно повторять всего три-четыре раза, с окончательной старостью они сталкиваются намного раньше остальных. Тамара боялась состариться и утратить свою красоту, но больше всего пугала ее мысль о том, что было бы с ней, если бы Общество не приняло ее в послушницы двенадцать лет назад.

– Если бы я не ушла из дома, то просто умерла бы, – говорила она. – Я выросла бы и стала такой же, как моя мать, и это убило бы мою душу. Я стала бы мертвой внутри, как все остальные.

Опустив раму окна и сняв кимоно, чтобы чувствовать себя удобнее, она стала рассказывать Данло о своей семье. Она происходила из большого астриерского рода, более или менее надолго осевшего в Городе. У астриеров семьи всегда большие, и семья Тамары ничем среди них не выделялась: Тамара была десятой из тридцати двух детей, большинство из которых все еще жили с родителями в огромном доме в Квартале Пришельцев. Было маловероятно, что они когда-нибудь достигнут идеальной цифры ста детей, хотя мать оставалась вполне способной к деторождению и продолжала производить потомство год за годом. Пять раз она рожала двойню, а однажды даже четырех близнецов. Тамара подозревала, что матери на самом-то деле давно опостылело это занятие. «Не муха же она, чтобы без конца откладывать личинки», – как выражалась дочь. Но гордый тысячелетний род Ашторет восходил по женской линии к легендарной Александре Евангелике. Эта Александра была, пожалуй, самой знаменитой матерью в истории. Половина ее детей перешла в новую религию, эдеизм, и продолжила имя Ашторетов, другая же половина переделала свою ДНК и превратилась в инопланетный вид, известный как гульды.

Гульды затерялись где-то в глубинах галактики, а многомиллионный род Ашторетов заселил множество планет. Одна из прародительниц Тамары обосновалась в Городе. За последующие века многие Аштореты покинули Город, но многие так и остались здесь. Дома к югу от Зимнего катка, где Серпантин загибается к Южному Берегу, прямо-таки кишели Ашторетами. Это место так и называлось – Ашторетником, и Тамара могла бы насчитать там тысяч девяносто племянниц, кузин и тетушек. Аштореты, не единственные астриеры в Городе, являлись, однако, образцом для своих единоверцев и строго придерживались семейных традиций. Мать Тамары, Виктория Первая Ашторет, во многом была типичной астриерской матроной: властная практичная материалистка, хитрая и все подвергающая сомнению, но при этом любящая, самоотверженная, терпеливая, гордая и ужасно тщеславная. Больше всего в жизни Тамара боялась стать похожей на нее – и этого едва не случилось. В одиннадцатилетнем возрасте мать просватала ее за богатого астриера, старше ее на десять лет. Через семь лет Тамаре предстояло выйти замуж и прилежно рожать детей.

Много детей – от эдеистов любого толка требовалось выпускать в жизнь как можно больше сознаний, волшебным образом преобразуя мертвую материю в живые существа, чтобы в конце времен все живое сознание во вселенной слилось с Богом Эде. Вступив в Общество Куртизанок, Тамара спаслась от этого рокового материнства. Самая идея брака вызывала в ней испуг и тревогу, и обычно она избегала разговоров на эту тему.

Сейчас это случилось с ней впервые. Держась за руку Данло и глотая свой чай, она объясняла своим грустным певучим голосом, почему никогда не сможет стать его женой.

– Брак – самая страшная западня на свете. Как только у женщины появляются дети, она начинает вязнуть в бесконечных заботах, и для экстаза больше не остается времени.

– А тебе не кажется, что астриерские браки – это все-таки крайность? – спросил Данло, погладив ее по руке.

– Брак есть брак. Даже ваши алалойки рожают по многу детей.

– Да, – согласился Данло, потрогав шрам над глазом. – Но многие дети умирают еще до того, как получат имя.

– И женщины продолжают рожать новых.

– Да… но не для того, чтобы заменить ушедших на ту сторону. Не только для этого. – Он провел рукой по лбу, вспоминая. – Женщины в моем племени были очень страстные. Их крики, несущиеся из снежных хижин, не давали нам спать по ночам, особенно глубокой зимой, когда ночи, почитай, конца нет. Жены наших мужчин знали, что такое экстаз. Они не нуждались в религии, чтобы ложиться со своими мужьями.

Тамара, перебирая темные волосы у него на руке, спросила:

– Деваки вступали в брак на всю жизнь?

– Навеки. – Жуя сочные дольки кровоплода, он рассказал ей, каким видят алалои загробный мир. Дух человека, пояснил он, – его первое «я» – приходит в мир нагим и одиноким, отрезанным от духов всего живого. Но у каждого мужчины есть доффель, второе «я» – зверь или птица, на которых он не должен охотиться. Первый долг юноши, когда ему сделают обрезание и посвятят в мужчины – войти в сон-время и найти там своего доффеля. Его дух мистически сливается с его второй половиной, и тогда его «я» обретает цельность и вечную жизнь. Он становится частью мировой души. Лишь после этого он может начать поиски той единственной женщины, которой суждено стать его женой. Как обретают свое цельное «я» алалойские женщины, Данло не знал – это была тайна. Знал он только, что души мужчины и женщины, соединившись, навеки остаются вместе и дают жизнь душам своих детей, и жизнь таким образом продолжается.

– Алалойская теология сложна, но очень красива. – Лицо Тамары выражало живой интерес. – Твои алалои – настоящие романтики.

– Да, они могут быть и такими. – По тому, как Тамара произнесла слово «романтики», Данло почувствовал, что и она в душе романтик, скрывающий многие свои желания.

– В сущности, ты так и остался алалоем, правда? – спросила она. – Диким-предиким.

По правде сказать, Тамара Десятая Ашторет любила мужчин не меньше, чем жизнь, и давно мечтала о браке, основанном на слиянии двух душ. Мечтала, что у нее будут дети, двое – мальчик и девочка. Но она никому не выдавала своей мечты, считая ее глупым пережитком детства, и стьщилась этого желания, которое ее мать назвала бы «эгоистичным и неисполнимым». В возрасте, когда мало кто вступает в брак по любви и совсем немногие – на всю жизнь, это и правда казалось неисполнимым. Тамара боялась, что Данло вновь пробудит в ней это желание, а потом бросит ее – то ли устремившись к одной из своих целей, то ли сделавшись богом, то ли обнаружив в тайной части ее «я» жестокую и ужасную красоту, которая может однажды проснуться и поглотить его.

– По-настоящему ты не хочешь на мне жениться, – сказала она.

– Нет, хочу.

Она положила в рот дольку кровоплода, глядя на него.

– Ты отказался бы ради этого от своей цели? От экспедиции?

После долгого молчания он ответил:

– Думаю, что да.

– Ну так выброси это из головы. Нельзя отказываться от своей мечты.

– Теперь у меня другая мечта.

– А твой народ? Алалои?

– Лалашу… благословенный народ… обречен. Уже пять лет, как я это знаю.

– Не можешь же ты просто взять и бросить их, не будучи уверенным.

Данло встал и прошелся по комнате. Паркет ритмично поскрипывал под его тяжелыми шагами. Он остановился у окна, глядя на замерзшее море, и сказал:

– Нет. Я не смогу их бросить, даже если они обречены. Особенно если обречены.

– А я не смогу уйти из Общества. – Тамара тоже встала и подошла к нему. – По крайней мере теперь.

– Потому что это твое призвание. – Данло слизнул с зубов горько-сладкий сок кровоплода.

– Путь Рингесса – это и мой путь. Многие из нас так думают.

– Какая ирония, – тихо засмеялся Данло. – Бардо думает, что обратил куртизанок в свою веру, а дело-то обстоит как раз наоборот.

– Мы никого не хотим обращать.

– Хануман думает иначе.

– Хануман… Трудный человек, очень трудный.

– Ты поэтому его избегаешь?

– По-моему, его невозможно избежать, Он очень настойчив в том, чего хочет.

– Он хочет создать новую религию.

– Но мы все ее создаем, не так ли? Все, кто связал себя с Путем. Даже ты, Данло. Мы можем сделать ее живой или дать ей умереть, как многим до нее.

– А потом?

– Когда потом? О чем ты?