Былое и выдумки - Юлия Винер

Последние попытки устроиться, как все, на работу и получать, как все, зарплату, были сделаны мной вскоре по приезде в Израиль. И все они, как ни удивительно, были удачны, то есть везде меня принимали. И нигде я не задержалась. Тому были две важные причины. Самая важная – на некоторых должностях мое имя становилось достоянием публики, а ведь у меня в России оставались самые близкие люди. Значит, нельзя. Я это, разумеется, знала, но вспоминала, только когда меня уже приняли. Мне и самой теперь это кажется непонятным. Странно, правда? Сама же прошусь на работу и только потом вспоминаю, что сама же ее не хочу.

Вторая причина тоже была для меня важна – скоро скажу какая.

А между тем работать и зарабатывать было необходимо. Первые полгода государство учило меня языку и кое-как кормило, а дальше?

Неясно, о чем я думала, когда ехала сюда. Без языка, без профессии – сценарист без языка? переводчик с польского на русский? Кому это здесь надо. Ремесла у меня никакого не было. Я не умела ни шить, ни вязать, ни готовить как следует пищу. Даже на машинке я умела печатать только тремя пальцами, да и то только по-русски. Начала уже подумывать о работе уборщицы – не то, чтобы очень хорошо умела, но ведь убирала же как-то дома.

Однако до этого не дошло.

Прежде всего, заработала немного денег, когда меня послали в Америку для собирания с тамошних евреев пожертвований в пользу Израиля. На пути из Америки домой остановилась в Лондоне. И тут передо мной открылась блистательная перспектива.

Знакомые привели меня в русскую секцию на Би-би-си. Мое киношное образование при сносном английском их там заинтересовало, мне устроили проверку. Велели перевести газетный текст и написать рецензию на какой-нибудь новый фильм. Новым – и любимым – был для меня в тот момент фильм Висконти «Смерть в Венеции», на который я и написала восторженную рецензию. Так увлеклась, что перевести успела только две странички. Ничего, сказали они, хватит и этого. Потом побеседовали со мной и сказали – годишься.

Ура! Платят здесь совсем неплохо, жильем обеспечивают, кругом слегка уже знакомый замечательный город Лондон. Поработаю год-другой и вернусь домой в Израиль с деньгами! «Правда, – сказали мне, в данный момент вакансии нет. Но через несколько месяцев увольняется наш кинообозреватель, оставь свой адрес, мы тебя известим».

«Ясно, – подумала я уныло. – Не звоните нам, мы вам позвоним сами…»

И уехала в Париж. И здесь тоже получила предложение работы! Пьер, французский муж моей российской подруги, был главным редактором парижского глянцевого журнала, посвященного мебельному дизайну. «Зачем тебе ехать в Израиль? – сказал он мне. – Потому, что ты еврейка? Да ну, какая ты еврейка. Одно название. Ты там просто засохнешь. Чего тебя туда несет? Что тебя ждет в этой маленькой, провинциальной левантийской стране? Что у тебя там есть?» У меня там не было ровно ничего и никого, кроме нескольких соратников по московскому сионистскому прошлому и нескольких очень отдаленных родственников. «Немножко отполируешь язык и будешь работать у меня, писать очерки о старинной мебели в замках Роны и Луары и о супермодерной – в современных пентхаузах. Работа интересная, много поездок по стране, платить буду прилично. Пожить можешь пока у нас, дом большой. Потом подыщешь себе квартирку. Оставайся», – сказал он.

И в самом деле, почему бы и нет? Пожить в столь желанном и недостижимом когда-то Париже, среди страстно обожаемого в юности французского языка? Почему бы и нет?

А потому, что не хотелось. Стоило уезжать из родной, привычной Москвы, от близких и друзей, от русского языка, чтобы обменять одну антисемитскую страну на другую? Чтобы жить среди этих чужих французов?! А что, говорил мне ехидный внутренний голос, израильтяне тебе что ли свои? Нет, но со временем могут стать своими. А французы – никогда! Так я любила когда-то этот язык, а вот оказалось, что носители его мне чужды и несимпатичны. Разумеется, кроме Пьера, который мне это предлагал. Столько у них прекрасных писателей и поэтов, столько мудрых мыслителей и философов, одно Просвещение чего стоит, а нынешние французы показались мне какими-то мелкими, подзасохшими, и скупыми вдобавок. Не говоря уж о том, что антисемиты. (И еще, немного недомытыми, но это, наверное, мое воображение.) Да и Париж, со всеми своими красотами, хорош для туристического визита, а для жизни казался мне холодным и недружелюбным.

И я вернулась в Израиль. И мне продолжало везти.

Мы в России в свое время жадно слушали по радио «Голос Израиля», когда его не забивали помехами. И, бывало, недоумевали, почему этот Голос как-то не очень хорошо говорит по-русски. Причина оказалась простая. Русская редакция была почти полностью укомплектована польскими евреями, перетерпевшими войну в Сибири, на лесоповалах. Добравшись после войны в Израиль, они и стали здесь главными знатоками русского языка.

Уступать свои места на радио вновь приехавшим русским евреям они, разумеется, не собирались, но, решило польское начальство, некоторый приток свежей крови не повредит. Вот где пригодился мой польский язык! Начальству понравилось, что я говорю по-польски, и оно решило взять меня на работу. И я, по неразумию своему, радовалась. И успешно прошла пристальную проверку в органах безопасности. И даже вышла на работу! И перевела с английского какой-то текст. «Теперь, – сказали мне, – ступай в студию и прочитай этот текст вслух для записи». И только тогда, только тогда мне стукнуло, наконец, в голову, что по радио будет названо имя того, кто этот текст читал. Мое. «А мы тебе псевдоним дадим, – сказали мне. – Красивый какой-нибудь, чисто ивритский». Как будто под псевдонимом никто никогда не узнает, что я работаю на израильском радио, занимаюсь сионистской пропагандой! Нет, я не могла рисковать благополучием моих оставшихся в Москве близких. И, проработав на радио три или четыре дня, я оттуда ушла.

Честно говоря, тут была и вторая причина, я упоминала ее вначале. Работа на радио, густо пропитанная примитивной пропагандой, показалась мне невероятно скучной. Хорошо делать скучную работу я не способна, а плохо ее там с успехом делают и без меня. Но об этом я никому говорить не стала. Да ты с ума сошла, сказали бы мне разумные люди, из-за такой ерунды отказаться от прекрасной работы? Которая обеспечила бы тебя на всю жизнь (мне обещали дать так называемое «постоянство», то есть меня практически нельзя было бы уволить), да потом и пенсию получила бы приличную… Конец всем твоим заботам и тревогам! Так сказали бы разумные люди и были бы правы. Но я ведь и не претендую на разумность. Ни в этом случае, ни в других, когда поступала так же.