Германия на заре фашизма - Андреас Дорпален

Немецкие избиратели не отдали Гитлеру большинства голосов на выборах 5 марта, и это несмотря на запугивание, репрессии и открытый террор, которому подверглись антинацистские силы. Нацисты собрали 5,5 миллиона голосов – 43,9 %. Это было существенно больше, чем во время ноябрьских выборов, но намного меньше, чем они ожидали. Учитывая методы, используемые нацистами, число их противников было намного больше, чем могло показаться.

В сравнении с успехом нацистов неудача «Боевого фронта» была весьма впечатляющей. Хотя он получил на 200 000 больше голосов, чем Немецкая национальная партия в ноябре, но при этом доля его голосов снизилась с 8,3 до 8 %. Имя Гинденбурга ожидаемой пользы не принесло. Большое число бойцов «Стального шлема», как с грустью отметил Папен, проголосовало за фюрера, а не за президента Гинденбурга. Из нескольких избирательных округов, в которых нацисты получили большинство, первым оказалась родина Гинденбурга – Восточная Пруссия (56,5 %). Доля голосов, отданных «Боевому фронту», снизилось с 14,4 до 11,3 %. Немецкая народная партия – другая «партия Гинденбурга» – потерпела поражение и в абсолютном, и в относительном выражении. Она потеряла 230 000 голосов (примерно 1,3 своих ноябрьских сторонников), а ее доля снизилась с 1,9 до 1,1 %.

Потери «Центра» и Баварской народной партии оказались умеренными (с 11,9 до 11,7 % и с3,1 до 2,7 %), а «Центр» даже набрал на 200 000 голосов больше, чем на ноябрьских выборах. Социал – демократы остались «при своих» в численном выражении, но потеряли 10 % общего числа голосов. Учитывая большие трудности, с которыми партия столкнулась во время выборов, это было замечательное достижение. Коммунисты потеряли 1 100 000 голосов (или почти 20 %), но даже их поражение нельзя было назвать сокрушительным.

И все же эти цифры являлись обманчивыми, потому что больше не отражали истинного соотношения сил. Даже если Гитлер не получил большинства (только 44,5 % мест в рейхстаге), он к тому времени был достаточно силен, чтобы остаться у власти, вне зависимости от результатов выборов. Более того, Гитлер, ради сохранения имиджа, приветствовал то обстоятельство, что вместе с голосами «Боевого фронта» правительство располагало большинством в рейхстаге. Он сделал это тем более охотно, поскольку «Боевой фронт» был слишком слаб, чтобы оказывать сдерживающее влияние на кабинет. Неудивительно, что нацистская пресса незамедлительно объявила выборы 5 марта полной победой нацистов.

Оппозиционные партии воспользовались существованием правительственного большинства и в завуалированных обращениях к президенту потребовали возврата к конституционному правительству. Чрезвычайного положения больше не существует, писала «Дойчланд», и создана основа для парламентского правительства. «Слово и клятва рейхспрезидента фон Гинденбурга должны быть гарантией в этот час… что правительство будет вести свою политику в рамках конституции». Социал – демократическая пресса также отметила возможность управления в строгом соответствии с конституцией и напомнила правительству о присяге – его и президента.

Но эти аргументы не были услышаны. Так же как и аргумент Зельдте, считающего, что власть правительства должна основываться «не на поддержке масс и большинства, а прежде всего, на власти президента рейха фельдмаршала фон Гинденбурга». Слова Зельдте не произвели впечатления, тем более что члены его же собственного «Стального шлема» чаще голосовали за Гитлера, чем за Гинденбурга.

Насколько необоснованными были надежды на Гинденбурга, показало поведение президента в следующие несколько дней. 7 марта баварский представитель в правительстве рейха фон Шперр передал в Мюнхен рекомендацию Мейснера не выступать против новых выборов в ландтаг, которых требовали нацисты. По заверению Мейснера, это был единственный способ избежать вмешательства рейха в дела Баварии. А когда Шперр, который только что получил назначение на этот пост, прибыл к Гинденбургу, чтобы вручить свои верительные грамоты, президент с обидой заметил, что считает оскорбительным недоверие Мюнхена к его словам: у Баварии нет никаких оснований для беспокойства, и об интервенции речь не идет. Конечно, ей придется сделать некоторые выводы, учитывая результаты последних выборов в рейхстаг, несколько туманно добавил он, но только «<ради бога, никаких новых выборов». Гитлер, с которым Шперр встретился следующим, также отрицал намерение вмешательства в дела Баварии, но предупредил, что давление снизу может оказаться таким сильным, что у канцлера попросту не будет другого выхода.

Это самое «давление» начало ощущаться уже утром 9 марта. Мюнхенские штурмовики организовали демонстрацию, требуя отставки правительства. Баварское правительство направило телеграмму с выражением протеста в адрес президента, который пригласил к себе Гитлера. Канцлер назвал мюнхенские события внутренней проблемой Баварии, в решение которой правительство рейха не должно вмешиваться. Баварский кабинет должен сам восстановить порядок и провести соответствующую реорганизацию своих рядов. Гинденбург принял это объяснение, и весь день Шперр, которого донимали звонками из Мюнхена, получал разъяснения и в президентском дворце, и в рейхсканцелярии, что планы назначения в Баварию рейхскомиссара не рассматриваются.

Назначение рейхскомиссара в Баварию состоялось поздно вечером. На следующее утро Гельд выразил протест Гинденбургу. Он потребовал отмены этого назначения как необоснованного и с точки зрения закона, и по существу. Мейснер был послан к Гитлеру, который объяснил, что мера была принята, чтобы избежать кровопролития. И снова Гинденбург удовлетворился ответом канцлера. Гельду сообщили, что «(правительство рейха действовало в рамках своей компетенции», и предложили больше не беспокоить президента, поскольку подобные жалобы должны адресоваться канцлеру. Гинденбург сохранил такую же безучастность, когда днем позже такая же участь выпала Вюртембергу.

В действительности Гинденбург официально почти ничего не мог сделать, чтобы помочь Баварии, поскольку, подписав декрет от 28 февраля, выпустил из своих рук ряд президентских прав. Однако наглость, с которой лично Гитлер узурпировал эти права, хотя они были переданы не ему, а правительству рейха, должна была насторожить Гинденбурга и дать ему понять, что нельзя отказываться хотя бы от оставшихся президентских прерогатив. На деле же произошло обратное. 15 марта кабинет обсудил акт, по которому избранный рейхстаг передавал законодательные функции правительству рейха. Акт должен быть составлен таким образом, сообщил Фрик, чтобы правительство имело право пренебрегать любыми положениями конституции. Гугенберг спросил, будет ли президент принимать участие в законодательной деятельности, которая будет осуществляться на основе предлагаемого акта. Мейснер поспешно ответил, что нет необходимости тревожить президента подобными вопросами, поскольку он не требовал для себя такого права. Поразмыслив, он добавил, что, вероятно, было бы желательно привлекать авторитет президента в делах особой важности, но это предложение явно было внесено, чтобы помочь правительству, а не ограничить его. На послевоенном процессе Мейснер утверждал, что Гинденбург всегда был против взятия на себя ответственности за непопулярные чрезвычайные декреты и был рад освободиться от этого бремени благодаря соответствующему законодательному акту. Он не хотел служить, процитировал своего патрона Мейснер, «машиной для подписи» или «(прикрытием для Гитлера». Президент не только не возражал, но и приветствовал урезывание своей власти и с готовностью отказался от своего права рассматривать и опубликовывать законы. Ни Папен, ни кто – либо другой не пытались убедить его не отказываться от столь важной президентской обязанности, которая в тот момент была важнее, чем когда бы то ни было. Вся концепция «приручения» Гитлера основывалась на активном участии Гинденбурга, но тот небрежно отказался от роли гаранта конституции и защитника законного цивилизованного правительства, хотя обязан был понимать, как много поставлено на карту.

В то же время правительство рассматривало декрет о смертной казни для поджигателей Рейхстага. Президент возмутился: он не станет подписывать декрет, имеющий обратную силу и ужесточающий наказание за уже совершенное преступление. Это нарушает все традиционные положения существующего законодательства и правосудия. Мейснер сообщил кабинету об отказе президента на заседании 7 марта. Но Гитлер продолжал настаивать на подписании декрета, и через неделю вопрос был поднят вновь. И снова Мейснер сообщил об отказе президента ввести смертную казнь для поджигателей. Мейснер предложил, чтобы правительство ввело этот декрет в действие позднее, на основании акта рейхстага. Трудно поверить, но президенту он об этом ничего не сообщил. Не исключено, что он хотел таким образом избавить президента от неприятных обязанностей: все равно президент не смог бы противиться введению смертной казни долго.