ГУЛАГ - Энн Эпплбаум

Словом “доходяга” обозначалось в советских лагерях не только физическое состояние человека. Эти люди, объясняет Сговио, были не просто больны: голод доводил их до того, что они уже не могли следить за собой. Постепенно заключенный опускался: переставал мыться, контролировать функции кишечника, нормально реагировать на обиды. В конце концов он делался в буквальном смысле сумасшедшим. Впервые увидев человека в таком состоянии, Сговио испытал глубокое потрясение. Это был американский коммунист Эйзенштейн, с которым Сговио был знаком в Москве до ареста.

В первый момент я не узнал моего друга. Когда я поздоровался с ним, Эйзенштейн не ответил. У него было пустое, неживое лицо доходяги. Он смотрел сквозь меня, словно меня не было. Казалось, Эйзенштейн никого не видит. Его взгляд был лишен всякого выражения. Собирая в столовой пустые тарелки со столов, он оглядывал каждую в поисках остатков. Он водил пальцем по внутренности тарелки и потом лизал его.

Эйзенштейн, пишет Сговио, полностью потерял, как и прочие “фитили”, чувство собственного достоинства:

Они не следили за собой, не мылись – даже когда имели такую возможность. “Фитили” не обращали внимания на вшей, которые высасывали их кровь, не утирали рукавами бушлатов носы, из которых текло. <…> “Фитиль” с безразличием сносил удары. Если другие зэки принимались его бить, он закрывал от ударов голову. Потом падал на пол и, когда его оставляли в покое, вставал, если мог, и с тихим хныканьем ковылял прочь, словно ничего особенного не случилось. После работы доходяга болтался около кухни и выпрашивал остатки. Забавы ради повар иногда выплескивал ему в лицо черпак супа. Тогда бедняга судорожно собирал жидкость пальцами с мокрой бороды и лизал их. <…> “Фитили” стояли вокруг столов в надежде, что кто-нибудь оставит немного баланды или каши. Когда такое происходило, ближайшие из них бросались к объедкам. Завязывалась потасовка, во время которой баланду недолго было и пролить. Тогда они продолжали борьбу на четвереньках за каждую частицу драгоценной еды[1212].

Те немногие, что, побывав доходягами, сумели оправиться и выжить, позднее пытались объяснить (это им не вполне удавалось), каково это – быть ходячим мертвецом. Януш Бардах вспоминал, что после восьми месяцев на Колыме у него, когда он просыпался, кружилась голова и разум был замутнен. “Больших усилий стоило утром взять себя в руки и дойти до столовой”[1213]. У Якова Эфрусси, прежде чем он стал доходягой, украли пенсне – “близоруким хорошо известно, что представляет собой жизнь без очков: все окружающее погружается в туман”, – и вследствие отморожения он потерял пальцы рук. Вот как он описывает свои ощущения:

Надо сказать, что постоянное недоедание действует на человеческую психику губительно. От мысли о еде нельзя отвлечься, о ней думаешь все время. К физическому недомоганию добавляется и моральное, так как постоянное ощущение голода унизительно, оно лишает самоуважения, чувства собственного достоинства. Все мысли сосредотачиваются на решении одной задачи: как раздобыть еду? Поэтому у помойки, расположенной вблизи от столовой, у входа в кухню, всегда толпятся “доходяги”. Они ждут, не выбросят ли из кухни что-нибудь съестное, например капустные очистки[1214].

Так велика была притягательность кухни, так сильны навязчивые мысли о еде, что многие почти утрачивали способность руководствоваться какими-либо иными мотивами. Герлинг-Грудзинский пишет:

Где граница воздействия голода, за которой клонящееся к упадку человеческое достоинство заново обретает свое пошатнувшееся равновесие? Нет такой. Сколько раз я сам, приплюснув пылающее лицо к заледенелому кухонному окну, немым взглядом выпрашивал у ленинградского вора Федьки еще один половник “жижицы”? И разве мой близкий друг, старый коммунист, товарищ молодости Ленина, инженер Садовский не вырвал однажды у меня на опустелом помосте возле кухни котелок с супом и, даже не добежав до уборной, жадно выглотал по дороге горячую жижу? Если есть Бог – пусть безжалостно покарает тех, кто ломает людей голодом[1215].

Еврей-сионист из Польши Иегошуа Гильбоа, арестованный в 1940 году, ярко описывает самообман, с помощью которого зэки пытались убедить себя, что едят больше, чем на самом деле:

Мы пытались обманывать свои желудки: крошили хлеб, пока он не становился почти как мука, смешивали его с солью и заливали большим количеством воды. Этот деликатес назывался “хлебным соусом”. Соленая вода в какой-то мере приобретала цвет и вкус хлеба. Ее выпивали – оставалась хлебная кашица. Туда опять наливали воду и повторяли это до тех пор, пока хлеб не отдавал последние остатки своего вкуса. Если сперва наполнить желудок хлебной водой, а на десерт съесть хлебный соус, уже совершенно безвкусный, то создается иллюзия, будто ты съел несколько сот граммов.

Еще Гильбоа пишет, что он размачивал в воде соленую рыбу. Получившуюся жидкость “можно использовать для приготовления хлебного соуса, и тогда у тебя возникает поистине королевское лакомство”[1216].

Зэки, достигшие той стадии, когда человек постоянно находится около кухни и подбирает отбросы, были, как правило, близки к смерти и могли умереть в любой момент – ночью на нарах, по пути на работу, в столовой во время ужина или направляясь куда-нибудь в зоне. Януш Бардах однажды увидел, как заключенный упал во время вечерней поверки.

Вокруг столпились люди. “Шапка моя”, – сказал один. Другие стащили с него валенки, портянки, бушлат и штаны. Из-за белья завязалась драка. И только когда упавший был раздет догола, он пошевелил головой, поднял руку и слабым, но отчетливым голосом произнес: “Холодно очень”. Но тут же его голова упала обратно в снег, глаза начали стекленеть. Стервятники равнодушно отошли от него с добычей. За те несколько минут, что он лежал голый, он, вероятно, умер от переохлаждения[1217].

Кроме голода, заключенные умирали и от других причин. Многие гибли во время работы – условия на шахтах и заводах часто были опасными.

Ослабленные голодом люди легко становились жертвами эпидемий. О тифе я уже писала, но слабые и голодные люди были подвержены и многим другим заболеваниям. Например, в Сиблаге в первом квартале 1941 года было госпитализировано 8029 человек: 746 с туберкулезом – из них 109 умерли; 72 с пневмонией – 22 умерли; 36 с дизентерией – 9 умерли; 177 с обморожениями – 5 умерли; 302 с желудочными болезнями – 7 умерли; 210 с последствиями несчастных случаев во время работы – 7 умерли; 912 с болезнями системы кровообращения – 123 умерли[1218].