Родной очаг - Евгений Филиппович Гуцало

— Остап с Меланкой не расписывались, правда?

— Да разве можно в лесу расписываться? Не было в лесу ни попа, ни председателя сельсовета, жили на веру. Всю жизнь ему закрыла Меланка, аж вон когда расписался с нею, нынче.

— А есть такой закон?

— Ежели не водился бы такой закон, так не расписали бы.

— С покойницей…

— Для кого покойница, а для Остапа как живая, помнил и помнит, да и село наше не забыло, помнит вся Княжья гора. Вот такая свадьба, а как на ней веселиться? Сидят и печалятся, Остап слезы вытирает.

— Он всю жизнь вытирает слезы. Кому — как, а ему — вот так…

…Голова у дядька словно медным котлом накрыта, этот котел мерцает на солнце, пуская во все стороны острые блестки, попробуй только ударь по чугуну — вот зазвонит!.. А под медным котлом сажей намазанные брови, глаза, румянец — и те черные, прочерченные багровыми жилками.

— И не глядите на меня так, дедуня, — смеется, — все равно не узнаете. Я не здешний.

— Да вижу, что нездешний. — Дед Гордей уже почистил наловленную в Днепре рыбу, теперь нанизывает на шнурок. — Нездешний, как и я нетамошний.

— Как вы сказали, дедуня? — Нездешний гость достает из кармана блокнот и авторучку, что-то записывает, причем улыбка, как лунная дорожка на воде, не исчезает с его лица, лишь мерцает. — Сколько вам лет, а?

Дед Гордей молча насаживает рыбу за рыбой на шелковый шнурок.

— А вашей жене? — веселый гость показывает на бабу Килину, что среди подсолнухов на огороде орудует тяпкой. — Сколько лет вашей молодице?

— Молодице? — И не улыбнется старик. — Молодица всегда молода, она без возраста.

— А внуку?

— А какой у внука может быть возраст? Никакой.

— Но кто-то у вас имеет возраст — или все без возраста? — Черный дядько, мерцая лысиной, показывает вокруг: — Может, Княжья гора имеет возраст?

— Княжья гора? — переспрашивает дед Гордей и становится на табуретку с низкой рыбы в руках, подвешивает ее под стрехой и лишь погодя отзывается: — Княжья гора лет не имеет.

— Знаете, я из археологической экспедиции, — говорит гость. — Копаем тут и на горе, и под горою… Э-э, дедуня, все имеет свой возраст: и вы с женой, и внук ваш, и Княжья гора.

Дед Гордей с величественным спокойствием смотрит на внука (ты прислушиваешься к разговору), потом переводит взгляд на Княжью гору, что горбится, закрывая небосклон так, как закрывала его и сто, и тысячу, и десять тысяч лет назад, как будет закрывать небосклон завтра — и до скончания мира.

— А годы моего внука не загадаешь, так же, как и век Княжьей горы. Для чего напрасно мерить? Не измеришь.

Потом дед Гордей показывает нездешнему человеку все, что собрала их хата за долгие годы, показывает и кладовку, и чердак, и сени, а еще погреб, овин, столярную мастерскую, разный инструмент, которого ого сколько насобиралось, — и гость на все смотрит с улыбкой. Переспрашивает, что-то записывает в блокнот, и, наверное, среди увиденного тут сильнее всего его воображение поражает сам дед Гордей, как удивительнейшая древность, что уцелела от минувших веков, отломившись от них, как осколок от огромной глыбы гранита.

А потом черного дядька как привязало к ограде, что опоясывала усадьбу. Он то опускался на колени возле нее в кустах смородины, то поднимался среди картофеля, то снова падал на колени.

— Какой беспечный народ наш! — дрожали губы его от жарких восклицаний. — Какое сознание у народа — как у бессмертного ребенка, который никогда не повзрослеет, не постареет, не отяготит разум свой опытом!

Что-то находил на меже, складывал в латаную кожаную сумку, которую носил через плечо, а когда подошел к деду Гордею, посмотрел на старика с невыразимым удивлением. Осторожно из сумки на спорыш вытряхнул собранные находки.

— Дедуня, сердце мое, только поглядите, что у вас на меже валяется!

— Да разве мы с бабой не знаем, что валяется? — невозмутимо ответил дед, не опуская взгляда на пеструю россыпь.

— А вот и не знаете! Хотя и глядите каждый день, а не видите!

— Говори, говори! — с величественной гордостью заметил дед.

— Это вот кремень, это камень, это кость, это рог! — черный человек, опустившись на корточки, перебирал находки. — Поглядите на этот кремневый нож!

Дед Гордей взял пластину из кремня, повертев так и сяк, вернул медноголовому археологу: мол, такой нож мы с бабой на хозяйстве не держим.

— Вот камень клином — это топор! Вот рог — это все, что осталось от боевого молота… Вот что осталось от костяной мотыги… Вот острая стрела… вот от копья…

Черный человек был в таком восторге, что даже трясся крепким бочкообразным телом. А рядом с ним дед Гордей стоял так же спокойно, как стояла Княжья гора у деда за плечами.

— Дедуня, это ваше наследство — от пращуров из давних-предавних столетий… Вот тут, на этой усадьбе, корень вашего рода, так ведь?.. Тут наследство вашего деда, так?.. И наследство деда от еще более древнего деда, так?

— Да, тут с незапамятных времен наследство дедов, — согласился дед Гордей. — Тут родились, тут и умирали. Корень нашего рода с Княжьей горы, правда… И я тут родился, вот только не в этой хате, потому что хату переставили, когда люди начали вступать в колхоз… А вот внук уже в новой хате родился.

Черный медноголовый человек дал тебе какую-то загнутую косточку и сказал:

— Это рыболовный крючок. На этот крючок твои древние предки когда-то ловили рыбу в Днепре. Попробуй и ты поймать судака или язя.

— Предки, конечно, ловили, — молвил дед. — Потому что рыба водилась…

Шла с огорода баба Килина с тяпкой в руке, и гость ей:

— Бабуля, вот бусинка-пронизка из меди, когда-то давным-давно ваша родственница потеряла, а вы и до сих пор не подобрали. Найдите остальные, потому что они ведь все на этой земле потеряны, вот и будет у вас монисто.

— А и вправду монисто, — внимательно рассматривала баба Килина находку. — Только где уж мне их собирать? Не до мониста мне. Вот внук