Муж и жена - Уилки Коллинз

Поразмышляв минуту, Джеффри задал последний вопрос:

— Вы сказали, что Бишопригс и женщина будут здесь в шесть?

— Да.

— Где их можно найти сейчас?

Мистер Мой черкнул несколько слов на листке бумаги и передал его Джеффри.

— В меблированных комнатах, — сказал он. — Вот адрес.

Забрав адрес, Джеффри вышел из комнаты. Адвокат и его клиент расстались, не сказав друг другу и слова на прощанье.

Возле кеба Джеффри застал посыльного, бдительно несшего караульную службу.

— Все спокойно?

— Как вы ушли, сэр, леди и не шелохнулась.

— Перри еще в пивной?

— Куда-то вышел, сэр.

— Мне нужен адвокат. Знаешь, кто адвокат Перри?

— Да, сэр.

— И где его найти?

— Да, сэр.

— Садись на козлы и говори кучеру, куда ехать.

Кеб снова затрясся по Юстон-роуд и остановился возле дома в боковой улочке, на двери висела медная табличка, какие встретишь на дверях адвокатов, врачей и им подобных. Посыльный слез и подошел к окну.

— Приехали, сэр.

— Постучи и узнай, дома ли он.

Адвокат оказался дома. Джеффри вошел, снова оставив своего подручного нести вахту. Тот заметил, что на сей раз леди шевельнулась. Она вздрогнула, будто от холода, на миг устало открыла глаза, выглянула в окно, вздохнула и снова забилась в угол кеба.

Примерно через полчаса Джеффри вышел. Судя по всему, после разговора с адвокатом Перри груз свалился с его души. Он велел кучеру снова ехать в Фулем, открыл дверцу кеба, но, словно опомнившись, велел залезть в кеб посыльному, а сам занял место рядом с кучером.

Когда кеб тронулся, Джеффри через плечо глянул на Анну сквозь переднее оконце. «Стоит попробовать, и даже очень, — сказал он про себя. — Так я с ней поквитаюсь. И снова буду свободен».

Они подъехали к коттеджу миссис Детридж. Может быть, после сна к Анне вернулись силы. Может быть, при виде этого дома в ней наконец-то пробудился инстинкт самосохранения. К удивлению Джеффри, она вышла из кеба сама, без посторонней помощи. Когда он своим ключом открыл деревянную калитку, она отпрянула и впервые взглянула на Джеффри.

Жестом он пригласил ее внутрь.

— Входите.

— На каких условиях? — спросила она, не двигаясь с места.

Джеффри отпустил кеб; отправил посыльного в дом — ждать дальнейших распоряжений. Затем, едва они остались одни, ответил громко и грубо:

— На любых удобных мне условиях.

— Ничто не принудит меня, — твердо возразила она, — исполнять по отношению к вам супружеские обязанности. Вы можете меня убить, но надругаться над собой я не позволю.

Он шагнул вперед, хотел что-то сказать, но внезапно взял себя в руки. Замер, крепко о чем-то задумался. Наконец заговорил, взвешенно, натужно — так произносят чужие либо заранее заученные слова.

— Я должен вам кое-что сказать в присутствии свидетелей, — услышала она. — Я не имею желания оставаться с вами в коттедже наедине и не прошу вас об этом.

Столь резкая перемена в нем заставила ее вздрогнуть. Его внезапная сдержанность, внезапная вежливость в подборе слов оказались для ее мужества более суровым испытанием, нежели вспышка гнева, что им предшествовала.

Он ожидал ее решения, все еще указывая на калитку. Уняв дрожь, она выпрямилась — и прошла к дому. Притаившийся в саду посыльный последовал за ней.

Джеффри распахнул перед Анной дверь в гостиную — с левой стороны коридора. Она вошла в комнату. Появилась служанка, и Джеффри приказал ей:

— Позови миссис Детридж; и приходи сама.

Потом он вошел в комнату; за ним — по собственному разумению — шагнул посыльный; дверь осталась широко открытой.

Из кухни, сопровождаемая девушкой, вышла Эстер Детридж. При виде Анны на ее каменно-неподвижном лице мелькнула легкая тень. В глазах замерцал тусклый огонек. Она медленно кивнула. С губ ее сорвался невнятный звук, неся в себе не то ликование, не то облегчение.

Джеффри заговорил: опять взвешенно, натужно; опять казалось, будто он повторяет заученное заранее. Он указал на Анну.

— Эта женщина — моя жена, — сказал он. — Призывая вас троих в свидетели, я говорю ей: я ее не прощаю. Я привез ее сюда, — ибо у меня нет другого надежного места, куда я могу ее поместить, — дождаться исхода разбирательства, которое ведется в защиту моей чести и моего доброго имени. Оставаясь здесь, она будет жить отдельно от меня, в своей комнате. Если мне понадобится ей что-то передать, я сделаю это только в присутствии третьего лица. Вы все меня понимаете?

Эстер Детридж наклонила голову. Двое других ответили: «Да», — и повернулись, чтобы идти. Анна поднялась. Джеффри знаком велел служанке и посыльному подождать, услышать ее ответ.

— Я не знаю за собой никакой провинности, — сказала она, обращаясь к Джеффри, — оправдывающей ваши слова о том, что вы меня не прощаете. Эти слова в мой адрес — оскорбление. Мне равно невдомек, что вы имеете в виду, когда говорите о защите вашего доброго имени. Я поняла лишь, что в доме мы существуем порознь и что у меня будет своя комната. Не знаю, какие вы преследуете цели, но за это я вам благодарна. Велите одной из этих женщин показать мне мою комнату.

Джеффри повернулся к Эстер Детридж.

— Отведите ее наверх, — распорядился он, — и пусть она сама выберет себе комнату. Накормите ее и напоите. Возьмите у нее адрес места, где лежат ее вещи, и принесите его мне. Посыльный поедет туда поездом и привезет их. Это все. Вы свободны

Эстер вышла. За ней по лестнице пошла Анна. В коридоре второго этажа хозяйка остановилась. На мгновение в глазах ее снова мелькнул тусклый огонек. Она написала что-то на своей дощечке и подняла ее перед Анной: «Я знала, что вы вернетесь. Вас еще что-то связывает». Анна не ответила. Хозяйка продолжала писать, на ее тонких, бесцветных губах поигрывало подобие улыбки, «В плохих мужьях я разбираюсь. Хуже вашего свет не видывал. Он вас измучает». Анна попыталась остановить ее.

— Разве вы не видите, как я устала? — мягко спросила она.

Ни один мускул не дрогнул на лице Эстер Детридж, на нем не появилось и капли сострадания, она опустила дощечку, посмотрела Анне прямо в глаза и кивнула головой, будто желая сказать: «Теперь вижу», — и повела ее в одну из свободных комнат.

Это оказалась передняя спальня, над гостиной. Мимолетного взгляда было достаточно, чтобы увидеть: в комнате чисто, будто ее вылизывали, стоит добротная мебель, но безвкусица полная. Чудовищные обои на стенах, чудовищный ковер на полу были лучшего качества. Огромное и громоздкое ложе из красного дерева — с крюка в потолке свисал полог, спинки в ногах и изголовье одной высоты, украшены топорной резьбой — являло собой французский замысел, воплощенный на английский манер, и это было грандиозное зрелище. Но больше всего бросалось в глаза, сколь мощные ресурсы призваны защитить дверь. Помимо общепринятой замочной скважины дверь сверху и снизу надежно замыкалась на массивные задвижки. За Ребеном Лимбриком водилось немало чудачеств, и одно из них — вечный страх, что ночью в его жилище заберутся воры. Все наружные двери и оконные ставни были обиты солидным слоем железа, к ним новым способом были подведены сигнальные колокольчики. Дверь каждой из спален оснащалась изнутри двумя задвижками. В довершение всего на крыше коттеджа имелась башенка с колоколом, звон которого можно было услышать в полицейском участке Фулема. Во времена Ребена Лимбрика веревка от колокола вела в его спальню Она и сейчас свисала вдоль стены, но в коридоре.

Глаза Анны остановились на стене-перегородке, отделявшей эту комнату от соседней. Двери для сквозного прохода не было; вдоль стены стояли лишь умывальник и два стула.

— А кто спит рядом? — спросила Анна.

Эстер Детридж указала вниз, в гостиную, где они оставили Джеффри. Значит, в соседней комнате спал Джеффри. Анна снова вышла в коридор.

— Покажите мне вторую комнату, — попросила она. Вторая комната также находилась в передней части дома.

Опять-таки уродство (но первосортное!) в виде обоев и ковра. Еще одно громоздкое ложе из красного дерева; правда, на сей раз полог прикреплен к изголовью кровати. Предвидя следующий вопрос Анны, Эстер взглянула в сторону комнаты в тыльной части коттеджа и указала на себя. Анна, не колеблясь, решила остановить выбор на второй комнате — чем дальше от Джеффри, тем лучше. Эстер подождала, пока Анна написала адрес, по которому хранились ее вещи (в доме музыкального агента), спросила, что подать на ужин, и оставила Анну одну.

Заперев дверь, Анна бросилась на кровать. Усталость еще не отпустила ее и не давала напрягать мозг, физически Анна была не в силах осознать всю беспомощность, весь трагизм своего положения; она открыла висевший на шее медальон, поцеловала портретик матери и портретик Бланш, помещенные внутри один напротив другого, и забылась в глубоком, без сновидений сне.