Всегда возвращаясь домой - Урсула Ле Гуин

Сперва все складывалось не так уж плохо, лучше, чем того опасались отец и другие члены его семьи. Великий Кондор, разумеется, результатами похода был недоволен, однако дурные вести понемногу уже просачивались во Дворец и раньше — через посланников и благодаря Обмену Информацией (только одному Великому во всей Столице было дано право пользоваться системой компьютерной связи, и происходило это всегда во Дворце). Между тем советники Великого Кондора строили новые планы и старательно вкладывали их в голову своему престарелому повелителю, и он гораздо больше интересовался этими планами, чем поражениями находившейся в походе армии.

Я не понимаю, почему сами военачальники позволяли ему, никогда не покидавшему Дворца, воплощать все эти идеи в жизнь и губить столько людей, но именно так и обстояли дела.

Все планы по-прежнему были направлены на ведение войны, но теперь, вместо обычных ружей, армии должны были быть оснащены куда более разрушительным, поистине ужасным оружием. Я много слышала об этих планах, когда уже вышла замуж и жила у мужа.

Ну а теперь пора рассказать и о том, как я вышла замуж.

Живя в Доме Тертеров, я вскоре заболела. Кожа у меня стала нездорово бледной, я не могла спать по ночам, зато днем вечно была сонной, мерзла и тряслась от озноба. Если бы я была дома, в Синшане, я бы непременно провела четыре-пять ночей в своей хейимас, спела бы там целительные хейи, как следует выспалась или попросила бы кого-нибудь из Целителей зайти к нам и дать мне какое-нибудь лекарство. Да если бы я была дома, я бы вообще не заболела. В Саи я плохо себя чувствовала прежде всего потому, что постоянно сидела взаперти. Если отец приходил ко мне, я всегда просила его вывести меня погулять. Он делал это дважды: приводил мою дорогую гнедую кобылку, а сам садился верхом на своего мерина, и мы на целый день уезжали в заснеженные дикие места, заваленные черными обломками лавы. Во время второй прогулки отец повел меня куда-то вниз, в одну из выжженных лавой пещер — длинную трубу, по которой лава текла, как река, выжигая нутро скалы, теперь холодное и черное, точно сам страх. Зимние ветры со свистом мели по этим пустынным землям, и все же они были красивы, и, даже когда от холода у меня выступали на глазах слезы, все-таки лучше было быть на таком ветру, чем в душных комнатах Дома Тертеров. Даже в чужой черной пустыне я была ближе к Долине, чем за закрытыми дверями отцовского дома. Там, за этими дверями, я сама всегда оставалась чужой.

Когда я болела, дочери Кондора стали ко мне добрее, и Тертер Задьяйя Беле даже выделила мне с помощью занавесей отдельный уголок, где мы с Эзирью могли укрыться ото всех. Там мы разговаривали, пряли или шили, там я могла рассказывать Эзирью о родном доме и уноситься туда душой. Я поведала ей о Копье, а она мне — об одном молодом человеке, который отправился в качестве конюха вместе с армией в Страну Шести Рек. Мы часто говорили о своих возлюбленных и о том, удастся ли нам снова их увидеть, думали вслух, какими они были и какими могли бы стать.

Моя затянувшаяся болезнь беспокоила отца, но его беспокоило и многое другое. Я понимала: он жалеет, что взял меня с собой в свою страну, в Столицу Кондора. Мое появление здесь сослужило ему дурную службу. Другие Истинные Кондоры говорили, метя в него:

«Мужчины порой, бывает, совокупляются с животными, да только щенков своих домой не притаскивают и всякую грязь тоже в дом не тащат». А Тертер Задьяйя прямо заявила мне, что, пока я буду жить в Доме Тертеров, отцу никогда уже не вернуть своей былой славы.

— Тогда отошлите меня назад, — сказала я. — Отпустите меня в Долину. Я дорогу знаю!

— Не болтай глупостей, — сказала она.

— Ну так чего же вы от меня хотите? Чтобы я умерла? — рассердилась я.

— Ничего я от тебя не хочу, — прошипела Тертер Задьяйя. — И лучше бы ты помолчала. Дай Тертеру Абхао жить спокойно. Ты, девчонка, тревожишь его своими капризами и всякими глупостями. Он великий воин!

Я уже не раз слышала эту песню, но она продолжала:

— Теперь ты человек, а не животное. И если будешь вести себя как человек, для тебя можно будет подыскать приличного мужа.

— Мужа! — потрясенная, воскликнула я. — Но я же еще девственница!

— Рада это слышать, — сухо сказала она.

Я страшно смутилась и пробормотала:

— Но для чего же девственнице муж?

Тут уже потрясена была она.

— Замолчи сейчас же! — крикнула она. — Дрянь! — И вышла из комнаты, и не разговаривала со мной снова в течение целого месяца, и даже не смотрела на меня.

Примерно в то время когда в Долине празднуют Танец Вселенной, отца моего послали в Страну Шести Рек, чтобы помочь тамошней измученной армии вернуться домой, в Саи, через населенные враждебными народами земли. Это было опасное путешествие, мне нечего было и надеяться поехать с ним вместе. Прошли весна и лето, а он все не возвращался.

Один за другим миновали все Великие Танцы — но только здесь никто их не танцевал.

Я попыталась спеть Песню Двух Перепелок и еще кое-какие песни, но голос мой звучал отчего-то фальшиво — слишком он был одинок в этой чужой стране. Когда настало время Танца Воды, я вспомнила о кувшине из синей глины в нашей хейимас и о том роднике, что впадал в Ручей Синшан под азалиями и душистыми кустарниками, а над ними, выше по склону росли карликовые сосны, темные ели и красные земляничные деревья. Я попыталась спеть некоторые Песни Воды, принадлежавшие моему Дому — спеть в этой сухой стране. Я вспомнила о той слепой женщине, теперь уж, наверно, умершей, о Старой Пещере, которая все это предвидела. И чуть с ума не сошла от тоски. Я вытащила перо большого кондора, которое хранила в своей заветной корзинке, положила его на черепичную крышку электронагревателя в нашей комнате и подожгла. Оно отвратительно завоняло и скрючилось. И там, где оно только что было, я увидела мужчину в военных доспехах Кондора, который лежал ничком в узком ущелье среди сушняка и колючего чертополоха, рот и глаза его были открыты и неподвижны, как у мертвого: это был мой отец. Я стала плакать и кричать, ухая, как сова, и никак не могла остановиться.

Ко мне привели доктора, мужчину, который дал мне какого-то зелья, чтобы я успокоилась и уснула. Когда на следующий день я проснулась, вся разбитая и со смущенной душой, врач пришел снова, пощупал мне пульс и осмотрел меня. Он вел себя как-то странно: отчасти уважительно, потому что я все-таки была дочерью Кондора, а отчасти насмешливо и презрительно, потому что я была женщиной; ну а когда он обнаружил, что у меня менструация, то стал очень раздражительным и едва сдерживал отвращение, словно я была больна какой-то отвратительной заразной болезнью. Мне стало ужасно не по себе, особенно когда он меня касался, однако я старалась вести себя спокойно. Я была настолько напугана тем, что открылось мне в Четырех Домах, что хотела только одного — лежать спокойно и никого не видеть. Я подумала, что стоит, наверное, рассказать о том видении Тертер Задьяйе, чтобы она передала это моему деду, так что я попросила позвать ее. Она пришла и встала на противоположном конце комнаты в дверях. Доктор тоже остался послушать.