Аббат - Вальтер Скотт

— Дорогая Кэтрин! — воскликнул паж, беря ее за руку и падая перед ней на колени.

— Если ваше собственное сердце, как я уже говорила, не подсказывает вам, — продолжала Кэтрин, мягко высвобождая руку, — то оно очень неблагодарно; ибо материнская доброта, с которой леди Флеминг…

Паж вскочил на ноги.

— Клянусь небом, Кэтрин, ваша речь так же изменчива, как и ваш облик. Вы просто издеваетесь надо мной, жестокая девушка! Вы отлично знаете, что леди Флеминг так же нет дела ни до кого на свете, как вот этой одинокой принцессе, вытканной на старинных шпалерах.

— Может быть, это и так, — сказала Кэтрин Ситон, — но не говорите так громко.

— Вот еще! — усмехнулся паж, все же понизив голос. — Ей нет дела ни до кого из нас, она думает лишь о себе да о королеве. И, кроме того, вам хорошо известно, что ничье мнение, кроме вашего, не интересует меня, даже мнение самой королевы Марии.

— Тем хуже для вас, если это действительно так, — спокойно заметила Кэтрин.

— Но, прекрасная Кэтрин, — настаивал паж, — почему вы охлаждаете мой пыл именно в ту минуту, когда я готов телом и душой посвятить себя делу вашей госпожи?

— Потому что, поступая таким образом, вы принижаете благородное дело, примешивая к нему более низменные или более личные мотивы. Поверьте мне, — продолжала она, зардевшись, с пылающим взором, — несправедливо и подло судят о женщинах те, кто считает, что они любят тешить свое тщеславие и что им льстят преувеличенное восхищение и страсть. Женщина (я говорю о тех, кто заслуживает этого имени) предпочитает всему этому мужскую доблесть и честь. Тот, кто служит своей вере, своему государю и родине, служит ревностно и самоотверженно, не должен умолять о взаимности, прибегая к напыщенным банальностям романтической страсти. Женщина, которую он удостоит своей любви, сама в долгу перед ним, и ее ответное чувство призвано увенчать его славный подвиг.

— Вы назначили драгоценную награду за подобный подвиг, — сказал юноша, не отрывая от нее восхищенного взора.

— Она драгоценна только для сердца, которое сумеет ее оценить, — ответила Кэтрин. — Тот, кто освободит из заточения нашу несчастную государыню, кто доставит ее к преданным и воинственным пэрам, сердца которых жаждут приветствовать свою повелительницу на свободе… да разве найдется тогда во всей Шотландии девушка, которая не будет польщена любовью подобного героя, даже если она происходит из королевского рода, а сам он — отпрыск бедного пахаря, никогда не разлучавшегося с плугом!

— Я решился и попробую это сделать, — сказал Роланд Грейм. — Но скажите мне сначала, Кэтрин, и притом искренне, как если бы вы говорили с вашим исповедником, — эта несчастная королева… я знаю, она действительно несчастна, но считаете ли вы ее невиновной, Кэтрин? Ее ведь обвиняют в убийстве.

— Разве можно считать ягненка виновным в том, что на него напал волк? — ответила Кэтрин. — Могу ли я считать солнце оскверненным, если земной туман омрачает его лучи?

Паж вздохнул и потупил взор.

— О, если бы я был убежден так же, как вы! Во всяком случае, ясно одно: сюда, в заточение, она попала несправедливо. Она согласилась на капитуляцию, условия которой не были выполнены. Я буду защищать ее дело, пока я жив.

— Будете? Действительно будете? — спросила Кэтрин, в свою очередь беря его за руку. — О, но только стань тверд духом так же, как ты смел в действиях и скор в решениях; сдержи свою клятву, и будущие поколения станут чтить тебя, как спасителя Шотландии!

— Но когда, в поте лица потрудившись, я добуду эту Лию — честь, ты не приговоришь меня, моя Кэтрин, — сказал паж, — к новому долгому служению ради Рахили — любви?

— Об этом, — ответила Кэтрин, снова высвободив свою руку, — у нас еще будет время поговорить; честь — старшая сестра, и она должна быть завоевана первой.

— Я, может быть, не завоюю ее, — сказал паж, — но я буду честно сражаться за нее; ни один человек не может сделать большего. Знайте же, прекрасная Кэтрин — чтобы вам были ясны самые сокровенные помыслы моей души, — не одна только честь и не только та, другая, ее более прекрасная сестра, за одно упоминание о которой вы сердитесь на меня, но и суровый голос долга заставляет меня содействовать освобождению королевы.

— В самом деле! — сказала Кэтрин. — А ведь раньше у вас были сомнения.

— Да, но тогда жизни королевы ничто не угрожало, — ответил Роланд.

— А разве теперь она в большей опасности, чем раньше? — испуганно спросила Кэтрин Ситон.

— Не тревожьтесь, — сказал паж, — но вы ведь слышали, как ваша царственная госпожа отчитала леди Лохливен?

— Слишком хорошо, к сожалению, слишком хорошо, — сказала Кэтрин. — Увы! Она не может сдержать свой королевский гнев и избежать подобных вспышек.

— Между ними произошло то, чего ни одна женщина никогда не прощает другой, — произнес Роланд. — Я видел как побелело, а затем позеленело лицо леди Лохливен, когда королева в присутствии всех слуг замка, пренебрегая тем, что сила и власть на стороне ее противницы, совсем уничтожила леди Лохливен, напомнив о ее позорном прошлом. Я сам слышал, как леди Лохливен в страшном гневе поклялась отмстить, как она шепнула об этом на ухо тому, кто, судя по его ответу, с готовностью выполнит ее волю.

— Вы приводите меня в ужас! — воскликнула Кэтрин.

— Не принимайте этого так близко к сердцу, призовите на помощь мужество и доблесть вашего духа. Мы раскроем и обезвредим ее замыслы, как бы опасны они ни были. Почему вы так смотрите на меня, почему вы плачете?

— Увы! — отвечала Кэтрин. — Потому что вот сейчас вы стоите предо мной, живой и здоровый, готовый рисковать и искать выхода со всем восторженным пылом юности и веселой беззаботностью ребенка, вы стоите здесь, полный великодушной решимости и детского безрассудства. И если не сегодня-завтра на полу этой мерзкой темницы будет валяться ваше искалеченное и бездыханное тело, кто, как не Кэтрин Ситон, будет виновна в том, что ваша смелая и весе, лая жизнь оборвется так рано? Увы! Та, кого вы избрали, чтобы свить вам венок, быть может должна будет шить для вас саван.

— Вот и чудесно! — воскликнул паж, полный юношеского энтузиазма. — Шейте мне саван! И если его украсят такие же слезы, какие вы роняете сейчас при одной мысли о нем, саван этот окажет более высокую честь моим останкам, чем оказала бы графская мантия моему живому телу. Но стыдитесь своего малодушия! Время нуждается в сильных людях. Будьте женщиной, Кэтрин, а еще лучше — будьте мужчиной; ведь вы можете быть мужчиной, если пожелаете. Кэтрин вытерла слезы и попыталась улыбнуться. — Вы не должны спрашивать меня, — сказала она, — о том, что так тревожит ваши мысли; со временем вы все узнаете… пожалуй, вы бы могли это узнать даже нынче, если бы не… Тише, сюда идет королева.