Гентианский холм - Элизабет Гоудж

— Ну и дурак же я был, — тихо сказал он, — только у вас и у Стеллы такие темно-серые глаза, одинаково посаженные и такие яркие, что трудно смотреть в них, не опуская взгляда. И форма ваших рук, и — так много всего.

Он сделал паузу, уже зная, что ему следует сделать теперь.

— Ночь уже на исходе, я думаю. Однажды вы говорили мне, что любите встречать рассвет на улице.

Аббат резко поднялся. Это было именно то, чего он хотел. Вырвавшись из дома, шагать по улице в одиночестве. Но сперва он пересек комнату и остановился у кровати, глядя на Захарию.

— От кого угодно, — сказал он, — даже от твоего отца-доктора я ожидал бы услышать эти новости, но только не от тебя.

Он исчез в одно мгновение, бесшумно закрыв за собой дверь, но Захария услышал только то, что аббат сказал самому себе, выходя: «…она жива… и это искупит все печали, которые я когда-либо испытал».

Захария лежал на постели аббата, как когда-то, весь израненный, лежал на его столе. Как о многом ему нужно было подумать! Но теперь, оставшись в одиночестве, чтобы подумать обо всем этом, Захария вдруг почувствовал себя настолько уставшим, что уже не мог ни о чем размышлять. Он перевернулся на другой бок, снова подложил руку под щеку и мгновенно уснул.

Несколько часов спустя его разбудил запах кофе и звон фарфора, но когда Захария повернулся, ожидая увидеть на фоне окна высокую, прямую, как меч, фигуру аббата, вместо этого перед ним оказалась голова и опущенные умудренные плечи доктора.

— Отец! — почти закричал он.

Доктор хмыкнул в знак того, что услышал приветствие, но не повернул головы.

— Не все сразу, — буркнул он, — теперь я слишком занят с этим кофе. Я уже насмотрелся на тебя, пока ты спал, а ты еще насмотришься на меня.

Захария улыбнулся. Богатство и теплота глубокого голоса доктора, казалось, принесли с собой все великолепие английской глубинки, окутывающей его: зарево кукурузных полей, гудение пчел, запах клевера. «Ты еще насмотришься на меня». Это говорила Англия. Он любил ее и служил ей. Она была этим довольна.

Доктор окончил готовить завтрак, подошел к кровати и встал рядом с нею, глядя на Захарию.

— Просыпайся, сын, — сказал он, и голос его слегка охрип от нежности.

Его глаза ярко сверкали, и обветренное, загорелое некрасивое лицо озарилось гордостью. Затем тон его голоса внезапно изменился.

— Вставай, ты, ленивый балда! Завтракать в постели, будто какая-нибудь изнеженная леди! Если это вообще можно назвать завтраком! Кофе и булочки. Черт возьми, я стал завтракать только парой жареных яиц и куском ветчины.

Посмеиваясь, Захария вылез из кровати. Его ноги слегка подгибались под тяжестью тела, когда он шел через всю комнату к шкафу, где аббат положил его вещи, но доктор остановил его железной хваткой чуть повыше локтя.

— Да-а, аббат был подобрее ко мне, — довольно проворчал Захария, — не то что вы!

Обняв сына одной рукой, доктор другой открыл дверцу шкафа и вытащил одежду Захарии. Затем помог ему одеться, снова подтолкнул к столу и, усевшись на подоконнике, налил кофе.

— Я приехал так скоро, как мог, — сказал он. — Ну, ты знаешь. Прошлой ночью я приехал слишком поздно, чтобы что-то предпринимать, можно было только завалиться спать в гостинице. Шагая по улице сегодня утром, я встретил монсеньора де Кольбера, выходящего из булочной. После нескольких минут разговора нам пришлось повернуться и возвратиться в гостиницу. Пассажирский поезд на запад страны отходит сегодня утром. Аббат уже отправляется на нем. Во дворе гостиницы я взял его булочки, а он прихватил мою сумку. Там были некоторые необходимые для путешествия вещи, бритва и все такое. А также книга по заболеваниям печени, которая вряд ли его заинтересует. А теперь я должен иметь дело с его бритвой и его требником, который вряд ли заинтересует меня.

— Рассказ о Стелле заинтересует тебя, — тихо сказал Захария. — Он рассказал тебе о Стелле?

— Да. На пути от булочной до экипажа он мне многое рассказал. Я должен отдать французу должное — несмотря на явный шок от радости или горя и бессонную ночь, он показал себя хорошим собеседником и связно поддерживал разговор.

— Вы были удивлены, узнав про Стеллу?

— Естественно, сильно удивлен, обнаружив, что у аббата есть дочь, так как я не подозревал, что он вообще состоял в браке; но ничуть не удивился, когда узнал, что наша Стелла графиня. Ну, вероятно, это не вполне так, хотя, как я понимаю, малышка могла бы насчитать целую кучу покойных кузенов — принцев и князей.

Лицо Захарии побледнело.

— Устал? — поинтересовался доктор.

— Нет, сэр.

Доктор спокойно посмотрел на него.

— Вбил в голову этих дохлых принцев? В твоих жилах течет кровь ирландских королей, сын мой. И ты к тому же живой. В этом и есть основное преимущество мужа.

Захария засмеялся.

— Вы чересчур спешите, — сказал он.

— Это она чересчур спешит быть взрослой — твоя маленькая колдунья, — сказал доктор. Затем он вдруг помрачнел.

— Бедная мамаша Спригг, — пробормотал он. — Хотелось бы мне быть там и смягчить удар, когда аббат скажет ей обо всем. Бедная мамаша Спригг.

Глава VIII

— Стелла? — переспросила миссис Лорейн, взглянув на аббата, когда они стояли вместе в ее гостиной. — Вы хотите увидеть ее немедленно?

— Я бы хотел увидеть ее, как только это будет возможно, мадам, — сказал аббат. — Они в Торре, я знаю, так как я только что приехал из Викаборо и мне сказали, что сегодня она с вами.

— Вы были в Викаборо так рано утром?

— Я обсуждал кое-какие дела с одной достойной супружеской парой.

Аббат говорил с деланной учтивостью, которая слегка скрывала его нетерпение. Он похож на цаплю, балансирующую на одной ноге и готовую к полету, подумала она. Но, снова посмотрев ему в лицо, миссис Лорейн увидела в нем такую стремительную вспышку молодости, что она на краткий миг заставила ее сердце замереть, а щеки — вспыхнуть. Вдруг с помощью какой-то неопределенной силы миссис Лорейн вспомнила, что такое же лицо было у того, так страстно любившего ее мужчины, и оперлась рукой на каменную доску, чтобы удержать равновесие. Этого не следовало помнить, помнить так живо в старости. На его лице тогда было точно такое же выражение… Был ли аббат таким же пылким любовником, как мужчина, которого она помнила? Миссис Лорейн села на стул, ее колени слегка дрожали. Она подняла руки, посмотрела на них и удивилась тому, что они все в морщинах. Огонь юности не умирает в старости — это она обнаружила только что.

— Стелла, — повторил аббат нетерпеливо.

— Она пошла с Араминтой в богадельню. Мы слышали, что бабуся Боган умерла во сне прошлой ночью. Стелла хотела взять букет цветов, чтобы положить у ее изголовья. Я, конечно, дала Араминте строгие предписания, что ребенку не следует показывать тело.