Повести моей жизни. Том 2 - Николай Морозов

— А вы каких взглядов придерживаетесь? 

— Последних. 

— А что же вы считаете осуществимым прежде всего теперь? 

— То, что осуществлено уже в наиболее ушедших вперед странах. 

— Что же именно? 

— Республику. 

— И вы думаете, что народ к ней готов? Вы горько ошибаетесь! На что годны безграмотные республиканцы? 

— А много ли было грамотных в Северной Америке сто лет тому назад, когда американцы основали свои Соединенные Штаты? 

— Побольше, чем у нас теперь. По моему мнению, у нас пока возможна только конституционная монархия, хотя по убеждению я сам тоже республиканец и демократ. Главная помеха переходу к республиканскому строю в наше время — это социализм, который пугает многих, да и действительно может привести к крушению всей современной цивилизации. 

Он вдруг переменил разговор и перешел ближе к делу. 

— Ольхин говорит, что вы поэт и что вам принадлежат некоторые стихотворения в сборнике «Из-за решетки»? 

— Да, — скромно ответил я. 

— Я прочел весь сборник, там много истинной поэзии. 

Он вдруг встал и снял со своей полки изящно переплетенную книжку. 

— Вот, — сказал он мне. 

Это был действительно наш сборник. 

— А вон там, — прибавил он, показывая на верхние полки, — полная коллекция всех нелегальных изданий. 

— Но ведь вас за них по нынешним законам пошлют на каторгу, если найдут! 

— Нисколько! У меня есть разрешение от цензуры. Я библиофил, коллектор книг и историк. Мне без них нельзя работать. Пожалуйста, сейчас же доставляйте мне все, что у вас выйдет, а я в благодарность буду хранить ваши тайные документы. Когда вы их принесете?

— Можно завтра? 

— Когда угодно приходите ко мне, лучше всего в это время. 

Так было устроено тайное хранилище уставов «Земли и воли», а затем и «Народной воли». Никто о нем не знал, кроме меня да Ольхина, а потом Александра Михайлова. Я один приносил и относил отсюда документы и все остальное, тщательно следя за собою при уходе и приходе. Здесь в двух кожаных портфелях хранились, кроме уставов, нужные письма и печать исполнительного комитета, прикладывавшаяся к посылаемым предупреждениям, печати разных петербургских полицейских учреждений для заготовления русских и заграничных паспортов, а затем, когда нам удалось устроить нашего товарища Клеточникова секретарем Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии, сюда же приносились мною и списки имен всех шпионов с характеристикой деятельности каждого. 

Потом, когда через два года «Народная воля» погибла, доступ к этому хранилищу прекратился. Зотов умер, когда я был заключен в Шлиссельбургской крепости, его имущество перешло к наследникам, не обнаружившим там никаких тайных документов. Куда все это спрятал Зотов, так и осталось до сих пор никому не известным. Перед моим последним арестом он мне говорил, что в случае опасности увезет портфели к себе на дачу и там зароет их под беседкой в садике. Но где его беседка? Где его садик? Лежат ли там еще мои портфели со всеми документами «Народной воли» или давно сгнили, — об этом никто не может рассказать в настоящее время[73].

3. Куда привела улетевшая в высоту калоша

Кончался ноябрь месяц. На петербургских улицах стоял мглистый туман, мостовые были покрыты грязью, в которой по временам завязали калоши. Особенно испытал я это на себе, когда шел вместе с Кравчинским к Клеменцу на редакционное собрание для выпуска в свет второго номера «Земли и воли». Из осторожности мы путешествовали не рядом. По временам он шел впереди на несколько десятков шагов, чтобы я мог видеть, не следят ли за ним, а по временам я сам обгонял его, и он делал относительно меня свои наблюдения. Таким образом, как два коня на шахматной доске, мы взаимно защищали друг друга от всех опасных фигур. 

Но, защищенные друг другом от шпионов, мы все же не были защищены от простых случайностей. 

Прежде всего, переходя опасный перекресток Невского и Садовой, где, как я знал, находится постоянный пост тайных уличных агентов Третьего отделения, я, сосредоточив все свое внимание на людях, едва не попал под копыта рысака, испугавшегося чего-то и наскочившего прямо на меня как раз в то время, когда я перебирался по мостовой через прослойки жидкой грязи. 

Услышав сбоку дикий человеческий крик и еще более дикое ржание лошади, я в трех шагах направо от себя увидел мчавшегося прямо на меня огромного черного коня. Еще секунда, и я был бы в грязи под ним и под экипажем. Инстинктивно я прыгнул, как кошка, вперед. Одна моя калоша осталась под лошадью в грязи, другая, сорвавшись с моей быстро взброшенной ноги, сначала полетела почти вверх на необыкновенную высоту, мне показалось, не ниже крыши противоположного дома! Перелетев таким образом через всю улицу, она упала на шляпку проходившей по тротуару дамы. Дама завизжала, а я почувствовал мягкий удар упруго выгнутой оглобли в свою спину, который только придал еще более скорости моему прыжку. В одно мгновение пустой шарабан мелькнул мимо меня, рысак повернул вкось, сбил извозчичью пролетку, а потом врезался грудью в угол Гостиного двора, где несколько извозчиков подхватили его под уздцы и остановили, дрожащего всеми членами. 

— Ловко отделались! — сказал мне любезно высокий толстый субъект с актерской физиономией. — А я думал, вас непременно раздавит. 

Я взглянул. Передо мною стоял тот самый толстый шпион, которого я видел перед арестом Малиновской едущим в шарабане вместе с маленьким, длинноволосым, выследившим всех ее гостей, кроме меня. 

— Да, — ответил я с веселым видом. — А где же мои калоши? 

— А вот первая! — указал он мне пальцем на один экземпляр моей обуви, завязший, как лодочка, в грязи. — А другая, — прибавил он, — только что свалилась с головы вон той дамы, которая оттирает теперь платком грязь со своей шляпки. 

— Вижу! — сказал я. 

Осторожно ступая по грязи, я добрался сначала до своей увязшей калоши, которая, к моему удивлению, проскользнула между колесами экипажа и осталась чистою внутри, а затем пошел к даме и, извиняясь, начал надевать свою вторую калошу, лежащую у ее ног. 

— Едва не попал под лошадь! — сказал я ей в свое оправдание. 

Но она все еще не могла успокоиться и сказала мне кисло:

  — Можно было бы поплотнее носить калоши, чтобы не летали по улицам на головы людей. Теперь моя шляпа совсем испорчена.