Олег Верстовский — охотник за призраками (СИ) - Аллард Евгений Алексеевич "e-allard"

И на ещё один вопрос, я не смог ответить. Куда исчезло сознание самого Стэнли? Когда пружина времён отбрасывала меня обратно в Россию, окружающие меня там люди не замечали, что я на время исчезал. Как будто поток времени останавливался, замерзал и вновь продолжал свой путь, после моего возвращения.

Меня выпустили из клиники через два дня. Я так привык жить в ограниченном пространстве, или тюремной камеры, или больничной палаты, что с затаённым страхом ожидал знакомства с чужим миром, о котором почти ничего не знал.

Меня провожали, если не с помпой, как национального героя, то близко к этому. И я сам был безумно счастлив, наконец, покинуть эту проклятую больницу, где около моей палаты стояли часовые: двое копов, и сопровождал охранник.

Лиз с лёгкостью разрешила для меня важную проблему: как добраться домой, не зная, где этот самый дом находится. Мне вернули документы, одежду, часы, бумажник. Все в целости и сохранности, хотя это провалялось где-то больше двух лет.

Мы спустились с Лиз в фойе, и вышли на улицу, где я, наконец, смог вздохнуть полной грудью, как свободный человек. Нас поджидал «форд» кабриолет цвета синей пыли, с откинутым верхом. Осень в Нью-Йорке тёплая и больше похожа на конец августа в Москве.

Во время путешествия домой, я реально смог осознать, насколько Нью-Йорк изменился за шестьдесят лет. Но, что здесь осталось прежним, так это бесконечные пробки. Свернув с улицы, где находился корпус больницы, мы тут же упёрлись в задницы плотного ряда машин, казавшиеся из-за старомодных «надувных» форм неповоротливыми, как танки. По широкому тротуару шли люди, мужчины в основном в деловых костюмах и шляпах. Женщины были одеты разнообразно и пестро. Я люблю этот стиль, женственный, широкая юбка колоколом, низкий лиф, подчёркивающий грудь. Иногда мне хочется прилюдно расстрелять модельеров, придумавших стиль унисекс.

Мои попытки запомнить дорожные знаки оказались тщетными. За все время пути я не увидел ничего, кроме пары объявлений о парковке за 35 центов, двухцветных светофоров с табличками «one-way» (одностороннее движение) и указателей с названиями улиц, не блещущих фантазией. Ни одного биллборда с правилами дорожного движения. Ни одного дорожного знака или светофора для пешеходов. Люди лезли на проезжую часть там, где им заблагорассудится, лицо Лиз при этом оставалось бесстрастным. Представляю себе поток матерщины из уст московского водителя, если из-под колёс его тачки невозмутимо вынырнул бы господин в деловом коричневом костюме и очках.

Самое забавное, я не увидел ни одного Макдональдса. Представить не мог, что когда-то Нью-Йорк обходился без натыканной на каждом углу эмблемы фастфуда с двумя жёлтыми дугами.

Небоскрёбы деловой части сменились на унылые кирпичные дома в два-три этажа, магазинчики и рестораны, украшенными полинявшими старомодными вывесками. Город раздражал причудливой смесью архитектурных стилей. Рядом с готическим собором — претенциозный особняк в стиле модерн, небоскрёб соседствовал с невнятным кирпичным домом с облупившимися стенами и проржавевшими маршами пожарных лестниц, монументальное высотное здание в стиле неоклассицизма переходило в безликую стену с крошечными окошками.

Мы выехали за границу Нью-Йорка, потянулся ряд аккуратных одно или двух этажных домиков, порой прерывающихся магазинчиками из красного кирпича. Лиз остановила машину на перекрёстке.

Широкая, пустынная улица с рядами расположенных напротив друг друга домиков, засаженная редкими деревьями, просматривалась почти до горизонта. Я поразился тому, что ни один дом не был огорожен двухметровым глухим бетонным забором или деревянным частоколом внушительных размеров, как это бывает в российских коттеджных посёлках. Только низкий изящный заборчик для проформы.

Рядом в палисаднике молодая мамаша в простеньком домашнем платье и косынке возилась с ребёнком. На другой стороне улицы, в шезлонге, закрыв физиономию журналом, никого не стесняясь, храпела дама немаленьких размеров. Ни огорода, ни мало-мальских клумб. Аккуратно подстриженная травка и деревья.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Легко выпрыгнув из машины, я подошёл к Лиз. Галантно открыв перед ней дверь, подал руку, помогая выбраться. Мне приятно окружать женщину, за которой ухаживаю, заботой и вниманием, чтобы она ощущала, как я ценю её хрупкую беззащитную женственность. Мне не хотелось отпускать Лиз, но я понятия не имел, как должен был вести себя американец со своей невестой в пятидесятых годах прошлого века. Я лишь обнял её за талию, прижал к себе, вглядываясь в глаза.

— Милый, ты стесняешься сказать, что не можешь вспомнить, где оставил ключи? — лукаво улыбнувшись, спросила она.

Заметив мою растерянность, Лиз взяла меня за руку и повела по бетонной дорожке, которая заканчивалась крыльцом скрытого в буйной зелени деревьев двухэтажного дома из розовато-красного кирпича под темно-красной двухскатной крышей. Стена справа с высокой плоской каминной трубой, слева — подъёмная секционная дверь гаража, выкрашенная белой, эмалевой краской. Два широких мансардных окна, занимавшие большую часть фронтальной стены, входная дверь по центру, украшенной сверху орнаментом. Уютный домик.

Она пошарила рукой под подоконником и вытащила ключ, помахав задорно перед моим носом, сказала:

— Кристи, дорогой, не строй такую кислую мину. Я поставлю машину в гараж и приду.

Замок щёлкнул, дверь распахнулась, гостеприимно пропустив меня внутрь. Справа от лестницы вход в просторную, светлую комнату, где больше всего порадовал камин у стены, отделанный в мелких трещинках кирпичом разного оттенка красного. Всегда мечтал иметь такой. Двухстворчатую тумбочку занимала огромная прямоугольной формы радиола с круглыми пластиковыми ручками, заставленная сверху глиняными фигурками и фотографиями в рамочках. На паласе бежевого цвета — мягкий диван, обитый полинявшей темно-красной тканью в рубчик, пара кресел.

За стеклянной стеной, отгораживающей дом от сада, виднелись силуэты деревьев в лёгкой салатовой дымке, проступающие на чисто вымытой голубизне, словно нанесённые акварелью на струящемся шёлке. Лучи солнца, заполняя собой пространство, чертили косую решётку на бежевых в коричневый ромбик обоях, заставляя танцевать пылинки в воздухе.

За спиной послышались лёгкие шаги. Лиз обняла меня сзади, прижавшись так тесно и призывно, что кровь забурлила в жилах, заходила штормовыми волнами в голове.

Я обернулся, уже не стесняясь чувств, крепко обнял её. Впился в чувственный рот, ощутив чуть сладковатый привкус её губной помады. Она не сопротивлялась, не пыталась высвободиться. Все эти месяцы воздержания ударили в голову, обдав нестерпимо-знойным жаром, который нужно было немедленно погасить прямо сейчас, здесь в этой гостиной.

Подхватив на руки, я перенёс её на диван. Помог освободиться от одежды, дрожащими пальцами расстегнул застёжку бюстгальтера с остроконечными чашечками, жадно впился во влажную, бархатную ложбинку между нежными выпуклостями, набухшие крупные соски. Как разъярённый зверь, вгрызаясь в поверженную добычу, прошёлся поцелуями-укусами по всему телу, прикосновение к которому било словно электротоком, спустился до пушистого облачка рыжеватых волос на лобке. И не в силах больше сдерживать вожделения, поспешно овладел ею. Она напряглась, выгнувшись всем телом назад, зажмурила глаза, будто я сделал больно.

В голове взорвался фейерверк ярких искр, и все закончилось. Я отключился, словно провалился в глубокий узкий колодец.

Глава 8

«Змея» в Никольском соборе

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Нора, расскажите мне, чего вы так опасались? — сжав тонкую, с полупрозрачной кожей, на которой расплылись огромные гематомы, руку спросил я. — Это связано с этим лекарством, которое дают детям? Вы это хотели мне сказать?

Она открыла глаза, и, вздохнув, прошептала:

— Да. Это вещество, которое разрабатывает Джонс… уже давно… с середины прошлого века. Они начали вести разработку перед войной… Потом забросили. И к началу пятидесятых годов сделали первые образцы. Это очень страшно, Олег…