Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру - Валерий Шубинский

Помимо воли и в такие стихи у Хармса проникал элемент абсурда. Но если люди, подобные Серебрянникову и Берггольц, еще в состоянии были заметить это и возмутиться, то им на смену пришли критики настолько тупые и полуграмотные, что даже откровенно нелепые, но идеологически правильные тексты не вызывали возражений. Единственный резкий выпад против Хармса в эти годы принадлежит, как ни странно, Корнею Чуковскому, категорически не принявшему “Веселого старичка”:

Конечно, озорная игра в детских стихах – чрезвычайно ценное качество, и Даниил Хармс давал неоднократно прекрасные его образцы, но в данном случае мы имеем дело с антихудожественным сумбуром, который не имеет отношения к юмору, ибо переходит в развязность…[356]

Марина первые же полученные деньги потратила на изучение французского, чтобы зарабатывать уроками и вносить свою лепту в семейный доход. А может быть, она подумывала и о самостоятельной жизни: как только угроза голодной смерти отступила, в отношениях супругов снова наметилась трещина.

Публикация стихотворения Д. Хармса “Удивительная кошка” (Чиж. 1938. № 11). Рисунки Н. Радлова.

Письмо Даниила Хармса к Александру Введенскому, осень 1940 (?) г.

Я устала от его измен и решила покончить с собой. Как Анна Каренина. (Не знаю, стоит ли об этом писать? Это очень грустно.)

Я поехала в Царское Село, села на платформе на скамеечку и стала ждать поезда.

Прошел один поезд. Я подумала, что нет, брошусь под следующий.

Прошел второй поезд, а я все сидела и смотрела на удаляющиеся вагоны. И думала: “Брошусь под следующий поезд”.

Я сидела, сжавшись, на скамейке и ждала следующего поезда. Прошел четвертый, пятый… Я смотрела на проходящие поезда, и у меня не было ни сил, ни духу осуществить задуманное.

Пока я решалась, совсем стемнело. Я подумала: ну что хорошего будет, если я брошусь под поезд? – все равно это ничего не изменит, а я еще чего доброго останусь калекой.

Я встала и поехала в город. Когда я вернулась, была уже ночь.

Дане я ничего не сказала.

<…>

Но с моей учительницей французского я, кажется, поделилась. У нее что-то похожее было с мужем, и она мне сочувствовала.

Я была в таком состоянии, что никаких экзаменов бы не выдержала, провалилась.

Варвара Сергеевна поняла, какая у меня обстановка дома, и сказала: “Я вам не дам погибнуть…” Она позвала меня пожить у себя. “Марина, у меня для вас есть свободная комната”.

Когда я приняла решение и спросила ее, можно ли мне на две недели, пока будут экзамены, жить у нее, она:

– Да, да, никаких разговоров, – приезжайте!

<…>

Прожила я у нее неделю или две и успокоилась. Во мне вновь вспыхнула любовь и нежность к Дане[357].

Дневник Хармса позволяет точно датировать этот эпизод: “Маришенька” переехала к Варваре Сергеевне 9 июня 1938 года.

Экзамен Марина Владимировна сдала, к Хармсу вернулась, но уроки давала недолго. Дело в том, что преподавала она в Детском Селе (вероятно, ей помогла с трудоустройством Наташа), возвращаться приходилось поздно, в электричках было темно и небезопасно. Но почему она не попыталась найти другую работу, в городе? Едва ли она еще и не превосходила своего мужа беспечностью и безволием.

Тем временем мир вокруг Даниила Ивановича пустел. Олейникова не было в живых; Заболоцкий зимой 1938/39-го отправился из Крестов в теплушке на Дальний Восток; в сентябре 1938-го в Москве от рака умер Житков; вскоре в столицу из Ленинграда перебрался Маршак. Введенский жил в Харькове – очень уединенно, вне семьи общаясь только с партнерами по картам. Изредка он появлялся в Москве и Ленинграде, в основном по делам, связанным с изданием его книг. Есть фотографии, сделанные в 1938 году в доме Липавских: Введенский с Галиной Викторовой, Леонид Савельевич и Тамара Александровна. Жены влюбленно смотрят на добродушных, немного захмелевших мужей… Идиллия? Введенский, бывший прожигатель жизни, и впрямь в последние годы жизни стал образцовым мужем и отцом. Чтобы прокормить семью, приходилось много работать, и Александр Иванович не брезговал даже сочинением цирковых реприз, а появляясь в столичных редакциях, умело торговался, выбивая гонорар повыше. А Хармс оставался прежним… Последнее его письмо к Введенскому (август 1940) наполнено грустной иронией:

Дорогой Александр Иванович,

я слышал, что ты копишь деньги и скопил уже тридцать пять тысяч.

К чему? Зачем копить деньги?

Почему не поделиться тем, что ты имеешь, с теми, которые не имеют даже совершенно лишней пары брюк? Ведь, что такое деньги? Я изучал этот вопрос. У меня есть фотографии самых ходовых денежных знаков: в рубль, в три, в четыре и даже в пять рублей достоинством. Я слышал о денежных знаках, которые содержат в себе разом до 30-ти рублей! Но копить их, зачем? Ведь я не коллекционер. Я всегда презирал коллекционеров, которые собирают марки, перышки, пуговки, луковки и т. д. Это глупые, тупые и суеверные люди. Я знаю, например, что так называемые “нумизматы”, это те, которые копят деньги, имеют суеверный обычай класть их, как бы ты думал куда? Не в стол, не в шкатулку, а… на книжки! Как тебе это нравится? А ведь можно взять деньги, пойти с ними в магазин и обменять на, ну скажем, на суп (это такая пища) или на соус кефаль (это тоже вроде хлеба).

Нет, Александр Иванович, ты почти такой же не тупой человек, как и я, а копишь деньги и не меняешь их на разные другие вещи. Прости, дорогой Александр Иванович, но это неумно! Ты просто поглупел, живя в этой провинции. Ведь, должно быть, не с кем даже поговорить. Посылаю тебе свой портрет, чтобы ты мог хотя бы видеть перед собой умное, развитое, интеллигентное и прекрасное лицо.

Твой друг Даниил Хармс.

К многочисленным потерям добавилась еще одна: 17 мая 1940 года в возрасте восьмидесяти лет от заражения крови умер Иван Павлович Ювачев. Отца писателя похоронили на Литераторских мостках, на так называемой площадке народовольцев. Недавно в архивах Государственного музея городской скульптуры обнаружено следующее заявление:

Просим вашего разрешения на захоронение народовольца шлиссельбуржца, члена секции научных работников, персонального пенсионера Ивана Павловича Ювачева, на Литераторских мостках на Волковском кладбище.

Даниил Ювачев-Хармс. 20 мая 1940 года. Г. Ленинград, ул. Маяковского, д. № 11, кв. 8[358].

Заявление Даниила Хармса в дирекцию Музея городской скульптуры по поводу захоронения отца, 20 мая 1940 г.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});