Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Белые горы сотворяет по утрам солнце. Едва оно поднимется над горизонтом, как туман, который спокойно спал всю ночь над рекой, начинает клубиться и тянется к солнцу. Недолго живут горы, какие-нибудь минуты, а чтобы видеть их, надо встать пораньше, до восхода солнца.
ПОЛЕ НА ВОСХОДЕ СОЛНЦА
В августе на восходе солнца овсяное поле похоже на накрытый скатертью большой-пребольшой стол. Пока солнца нет и над полем лежат полоски тумана, скатерть кажется небрежно накинутой, но вот в лесную прогалину, как в окно, выглянуло солнце, и первые лучи его, будто добрые руки хозяйки, разгладили складки, и золототканая скатерть засверкала.
В этот момент надо прищурить глаза. Безлистая, сожженная химией береза на краю поля покажется подсвечником, над которым курятся легкие дымки от потушенных свечей. Капли росы заискрятся граненым хрусталем, а сиреневые метелки иван-чая на меже превратятся в гору яств.
А в самом деле, если вообразить, сколько родило это поле с тех пор, как распахал его человек, то, наверно, стогектарный стол можно бы сплошь уставить и питием и яствами.
Но, чу! На золототканую скатерть, на обильный стол упало и покатилось что-то безобразно-уродливое. Через овсяное поле мчится с грохотом машина. Это грибники торопятся за добычей в лес. Мчатся поскорее захватить кроху и не видят, не слышат, как хрустят под колесами… пироги.
Воистину, когда ем, глух и нем.
РЯБИННИК
За два дня, что был я в отъезде, дорогу в лес будто обсадили диковинными кустами с гроздьями желтых ягод. Зацвел рябинник — краса осенних дорог, некошеных пустырей, старых канав.
Когда на исходе лета поблекнет, посереет, словно присыпанная пеплом, земля, когда потянутся по небу тяжелые, как нагруженные возы, тучи, тогда по канавам вдоль дорог загораются желтые огоньки рябинника. Идешь пустынной дорогой или неуютным полем, увидишь это позднее — и оттого вызывающе яркое — цветение, и станет вдруг теплее на душе, почудится на жиг, что лето не ушло, что завтра-послезавтра ветер прогонит тучи и снова засияет солнце.
СЕНТЯБРЬСКИЕ РАССВЕТЫ
Я встаю рано, едва обозначится серенькая щель между шторами на окне. Раздергиваю шторы, ставлю на плиту чайник, и пока закипает вода, окна светлеют настолько, что чай можно пить не зажигая лампы.
Теперь самое время выйти на улицу. Все вокруг наливается необыкновенно мягким светом, как будто серую краску разбавляют белилами. Примешивают все больше, все быстрее, пока серый цвет не превратится в дымчато-голубой с едва уловимым розоватым оттенком.
Одновременно меняются, смешиваются запахи. Первым улавливается запах тумана. Туман пахнет вянущими речными водорослями и лесной прелью. Потом с огородов потянуло горьковатой золой от сожженной вчера ботвы. Сенные сараи источают вялый, едва напоминающий сенокосную пору, запах скошенной отавы. Наконец — особый, присущий только раннему сентябрю аромат сушеных грибов. Это хозяйки, набив с вечера жаркие печи связками боровиков, оставили печные вьюшки открытыми, чтобы не пахло в избе, и грибной дух, выходя через трубы, распространяется по всей деревне.
И мягкие рассветы и горьковатые от увядания, запахи присущи только раннему теплому сентябрю — поре уборки огородов и последней щедрости леса.
СЕНТЯБРЬ
Вечером в поредевших вершинах берез белым колесом катится луна. Еще можно различить тусклое золото листвы, старую медь сосен и меловую стену березника. Скоро цвета смешиваются и образуют легкий сиреневый туман. Он постепенно густеет, превращается в зыбкий сумрак лунной ночи — и тогда начинается волшебство. Перелески превращаются в чащи, жидкий кустик ольхи — в поднявшегося на дыбы медведя, а лоси, что идут по-за огородами в устье Дёржи на кормежку, — в громадных допотопных чудищ. Собачонка Найда, отчаянно смелая днем, притихла в конуре, боится тявкнуть. Заснувшие избы мерцают окнами, в избах по полу ходят белые тени.
Под утро рассветная синь начинает теснить лунный сумрак.
Первым высветляется косогор за деревней, и если в этот час туда подымешься, увидишь удивительную игру света. Вот чуть-чуть проступил багрянец листвы, и воздух начинает розоветь. До восхода еще далеко, но розовый свет, густея и наливаясь, струится уже в низины, на огороды, к деревне, и скоро все окрест приобретает необыкновенную, подкрашенную кармином прозрачность. Розовый свет исходит не от солнца — от листвы.
В ОЖИДАНИИ БОРОВИКОВ
Спокойная плотная тишина поселилась в увянувших полях. В лесу попискивают синицы. Сентябрь…
Меня как одержимого каждое утро тянет в лес. Я жду боровиков. Я все еще надеюсь, что они пойдут густо, обильно, черноголовые крепкие сгустки невидимой жизни, выпирающие за одну ночь из земли.
Лето было сухое, грибы шли плохо. На второй неделе августа вылезли кое-где корявые немощные одиночки и скоро кончились. Но в середине месяца выпал ливень, потом всю ночь шел обложной дождь, по утрам лежали густые туманы, и по всем статьям надо бы быть боровикам.
Меня гонит в лес нетерпение. Я вхожу под сень берез с волнующим ожиданием: вот-вот увижу коричневый бугорок, подойду неспешно, присяду, нагляжусь вволю и тогда только протяну руку. И, срезав гриб, еще минуту-другую буду вдыхать удивительный запах лесной прели и потом уж, насладившись досыта, положу в корзину.
Но напрасны мои ожидания. Лезут яркие мухоморы, пошли сыроежки белые, за ними красные, кое-где выскочили семейки волнушек, бледных поганок расплодилось, а боровиков все нет и нет. Как сладкую приманку подарит лес один-два за утро, и я убеждаю себя: это начало, это только начало, завтра-послезавтра пойдут вовсю. Опять поднимаюсь чуть свет, тороплюсь не опоздать, не прозевать, а возвращаюсь с пустой корзиной. И до того завладело мною это страстное желание дождаться настоящих грибов, что я совершенно не видел, каков же нынешней осенью был лес.
Вот так гонимся мы за успехом, за славой, за деньгами, снедает нас нетерпение достичь призрачной вершины счастья, а какова жизнь была, увы, не заметили.
ПОСЛЕДНИЙ КОНЦЕРТ
В сентябре нет птичьих песен.
В сентябре поет земля. Так кажется, потому что мелодичная неумолчная песня слышится откуда-то снизу, из-под ног. Вслушайтесь: как будто десятки крохотных детских погремушек трясет кто-то над колыбелью. Это звенят кузнечики.
Теплый вечер. Садится солнце. Тишина и покой вокруг. В такой час и заводят свои погремушки кузнечики. Я сижу на крыльце и старательно слушаю. Сначала кажется, будто звон беспорядочен, гремят кто во что горазд. Но постепенно различаю порядок в оркестре и тональность инструментов. Не в кучу сбились кузнечики, а расселись по своим наделам, в трех-четырех скачках друг от друга. Это расстояние и создает разную тональность. Концерт получается на диво мелодичный.
Я взялся считать, на сколько же хватит духу у музыканта? Вон хотя бы у
