Обыкновенная история в необыкновенной стране - Евгенией Сомов

— С чего бы это вдруг? — с нехорошим прищуром спросил бригадир. — Ну что ж, пойдет машина в город, на ней и поезжай.

Только теперь Саша заметил, что отношение бригадира к нему странно изменилось.

Он вернулся в домик и лег. «Теперь и до бригадира дошло». А ведь это он его без документов-то принял и участкового отвел. «Бежать сегодня же, бежать пешком или все же подождать до завтра машину? Один день — рискну!»

В дверь кто-то тихо постучал. На пороге стояла малознакомая ему молодая доярка и, не смотря на него, передала ему какую-то бумажку и сразу ушла. Бумага оказалась запиской от Нины:

«Милый, я люблю тебя и буду всегда-всегда любить, что бы с тобой ни случилось. Вот наш с мамой адрес. Где бы ты ни был, я буду всегда ждать вестей от тебя, а потом и тебя самого, чтобы быть навсегда вместе. Твоя, и навсегда твоя, Нина».

Саша сел и задумался: «Она тоже уверена, что я сейчас должен бежать».

Он выучил адрес наизусть и разорвал записку.

Теперь и у Насти сон стал тревожным, появилось чувство надвигающийся беды, но она ни о чем не спрашивала.

Начинало светать, когда Саше послышалось, что какая-то автомашина проехала по участку фермы. Было воскресенье, и никто к ним в бригаду по этим дням приезжать не должен. Он тихо поднялся, чтобы не разбудить Настю, подошел к окну, отодвинул занавеску — у домика бригадира стояла легковая автомашина. «Может быть, заблудилась, и что-то спросить хотят», — успокаивал он сам себя, но тут же стал быстро одеваться. Походная сумка для побега уже была собрана с вечера.

Тут и Настя открыла глаза: «Что? Что?!» — увидела она уже одетого Сашу.

— Спи. Машина какая-то приехала, я хочу почту передать, — успокаивал он.

Еще раз выглянул в окно и отпрянул — к домику шли двое военных и один в штатском! Сомнений не было — за ним!

— Прощай, Настя! — прошептал он и бросился в кладовую, где было маленькое оконце, выходящее на обратную сторону дома.

В наружную дверь уже тихо стучали. Настя вскочила с постели, открыла дверь. В комнату быстро вошли двое, один в штатском остался снаружи:

— Где он?!

— Его здесь нет, — постаралась как можно спокойнее ответить Настя.

Саша уже выполз из окна и стал тихо удаляться к кустарникам около оврага.

Вдруг Настя слышит, что кто-то снаружи кричит: «Стой! Стреляю!», и через секунду раздался выстрел, а за ним еще один. Настя всем своим мощным телом отбросила военного, перекрывшего дверь, и буквально прыгнула со спины на шею штатского, повалив его на землю.

Двое военных тут же бросились преследовать убегающего Сашу, но он уже достиг линии кустов и теперь бежал по кромке крутого лога с каменистыми обрывами, на дне которого протекал ручей. Поднимающийся с долины туман укрывал его, но он то и дело спотыкался о камни и этот шум подсказывал преследователям направление его бега. Чутьем десантника он понимал, что он должен перепрыгнуть на другой берег, и тогда преследователям придется карабкаться по обрывистым стенкам оврага, а он выиграет время. Он бежал, и глазами все время искал место, где он смог бы перепрыгнуть на другой берег. Уже дважды приостанавливался и прикидывал возможности, но не решался, да еще и сумка мешала, которую жалко было бросить.

«Вот здесь». Остановился он, примеряясь для прыжка. Закинул сумку за спину. «Теперь разбег», — командовал он сам себе. «Пошел!» Саша легко перелетел на другую сторону и уже встал на каменистой кромке, но из-под одной его ноги камень стал сползать в обрыв. Он зашатался, мешок перетягивал назад. Он согнулся и распластался по земле, но было уже поздно: за что бы он ни хватался, все ползло вместе с ним вниз. Ударяясь о камни, Саша кубарем покатился на дно оврага.

Когда он пришел в себя, его преследователей еще не было слышно. Он попытался встать, но резкая невыносимая боль в левой ноге снова уложила его. Он попытался еще раз, но почувствовал, что нога его не слушается.

«Неужели это все?». Он лежал ничком на речной гальке и ждал.

Ждать пришлось недолго.

Прошло несколько месяцев, и в нашем лагере почти все забыли об этом побеге. Большинство было уверено, что всем удалось скрыться.

Однако вскоре пошли слухи, что каких-то двоих привезли и содержат в изоляторе, в отдельной зоне. У лагерной охраны была традиция привозить напоказ пойманных беглецов, чтобы показать всем, что побег невозможен.

Я узнал, что беглецов водят порознь каждую неделю в нашу баню. Один из заключенных, работавший там, был мне хорошо знаком, и мы быстро столковались. Беглецами оказались Виктор и Саша. С Виктором мы были мало знакомы, однако когда произошла наша встреча, он сразу узнал меня и обрадовался. Был он совсем худым и бледным, взгляд потух, и как-то он весь съежился. Говорил он тихо и неохотно и только при нашей второй встрече немного оживился и стал рассказывать обо всех подробностях. На следствии его не били, после шести месяцев пребывания в госпитале он не мог даже сидеть на стуле у следователя — падал. Рана не заживала и гноилась.

Я принес ему гостинец, собранный ребятами: белые сухари и конфеты — в изоляторе его держали на четырехстах граммах хлеба. Затем он передал мне всяческие поручения к товарищам и адрес своей мамы, чтобы я ей написал обо всем.

С Сашей мы встречались в бане несколько раз, пока его вместе с Виктором не отправили на 35-е отделение, где была отдельная каторжная тюрьма, и на работу их водили в кандалах. Мы обнялись, как братья. Следствие длилось недолго, но КГБ выбивало из него новую версию: «Бежал, чтобы уйти на запад, в ЦРУ. Кто связным остался в Москве?».

Переломанная кость на левой его ноге срослась, и ходил он, не хромая. Потерял он примерно половину своего веса, глаза его глубоко запали, но взгляд продолжал оставаться бодрым и порой даже веселым. Здесь, в изоляторе, его навещал прокурор и с угрозами продолжал требовать, чтобы он «открыл московские связи». Мы видели, как этот прокурор, одетый в пальто с бобровым воротником и в шапке домиком, в сопровождении надзирателя направлялся с вахты в угол зоны к изолятору. У его ноги шел огромный дог, а во рту дымилась трубка. Ходили слухи, что был он главным военным прокурором советской зоны оккупированного Берлина и за что-то попал в немилость.

Сашу продержали еще три недели. Когда мы расставались, он смотрел как-то отстраненно вдаль, и опять я услышал:

— Я здесь долго не задержусь!

Через несколько лет, уже в период «оттепели», при правлении Никиты Хрущева, когда прошли амнистии и начались частичные реабилитации, я получил письмо и от Саши — он был уже на воле. Вначале он писал о Викторе. Виктор после досрочного освобождения уехал на Урал, окончил техникум сталеваров и работал на одном из заводов.