Книга (СИ) - Ефимия Летова

за гранью моего понимания. От ужаса и осознания непоправимости произошедшего я перестаю так уж сильно сжимать пальцы на плече Тельмана, и тот высвобождается неуловимым гибким движением, а потом чьи-то сильные руки ухватывают меня за плечи.

— Не смей! — я пытаюсь пинаться, лягаться и, кажется, кусаться, но шансов у меня нет — этот мужчина куда сильнее даже здоровой крепкой меня, не то что той бледной полуживой тени, в которую я превратилась за последние несколько часов — я давно потеряла счёт шагам времени.

Тельман оборачивается на ходу, и несколько сотых долей шага они с Рем-Талем сверлят друг друга взглядами. А потом, не сказав ни слова, Тельман уходит, а бывший Страж трона держит меня за плечи так крепко, будто врос ногами в песок. Не вырвешься.

Тельман уходит, оставляя меня с Рем-Талем! Если бы я писала эту сцену, то никогда бы не предположила ничего подобного, такого… истинно мужского, полного взаимопонимания с полувзгляда, без единого слова. Я подумала, что даже это последнее, несомненно, неожиданное для Тельмана предательство, зависть и ревность бывшего Стража, не могло перечеркнуть долгих лет дружбы, в течение которых Страж тенью следовал всюду за своим господином, и уж безусловно, знал его от и до, гораздо лучше, чем внезапно свалившаяся всем на голову иномирная Вирата, пусть даже и демиург.

— Тельман! — надрываюсь я, но широкая ладонь ложится на рот, на корню обрывая исконный бессмысленный крик женщины, оставленной своим ускакавшим на подвиги героем. Укусить его тоже не получается, да и ногти впиваются не настолько чувствительно и глубоко, как мне бы хотелось.

— Вирата, прошу вас, будьте благоразумны. Тельман знает, что делает. Он делает то, что должен… в кои-то веки.

— Отпусти! — почувствовав, что ладонь чуть-чуть отодвинулась от лица, я жадно вдохнула воздух и зашипела, как випира, которой наступили на хвост. — Каким ветром тебя надуло, почему не сбежал, почему не сдох? Чего тебе неймётся, скоро не будет вообще того трона, ради которого ты из кожи вон вылезешь, или наоборот — посреди огромной мёртвой пустыни будет стоять один твой трон. Правитель края мёртвых… этого ты хотел?

— Нет, Вирата. Не этого.

— Пустые слова. Это всё — твоих рук дело, — я видела, как Тельман осторожно приближается к исполинской смертоносной махине, видела, как приподнялся и завис над его головой омерзительный хвост с острым ядовитым кончиком.

Рем-Таль резко разворачивает меня спиной к происходящему и лицом к себе. Он выглядит… как обычно. Несколько свежих царапин, впрочем, плохо заметных на загорелом лице. Светлые золотистые волосы взъерошены, но, если не считать мятой и местами порванной одежды, его облик до противного благополучен.

Хочется вцепиться руками, зубами ему в лицо — никогда ничего подобного не чувствовала, но сейчас мне хотелось крови. Словно Лавии и Вертимера было недостаточно.

— Сволочь, — сказала я, вырвала одну руку и ударила его по лицу. — Если бы не ты… Если бы не ты! Я осталась бы во дворце, и Лавия не освободилась бы, и…

Рем-Таль кивнул с самым серьёзным видом, и я пнула его по голени. Слабо, беспомощно.

Он ожидаемо даже и не поморщился.

— Вирата, если бы я был на месте Тельмана, я бы сейчас хотел того же. Сделать то, что велит мне моё предназначение. Попытаться сделать. И умереть достойно в случае неудачи.

— Заткнись! Он не умрёт, понятно? А вот тебя публично казнят на Центральной площади. Голову заживо оторвут и оставят тлеть и гнить на палящем солнце. Твоё предназначение было беречь его жизнь.

— Вам виднее, — он был всё так же убийственно непрошибаемо серьёзен, словно компенсируя те недолгие моменты, когда дал волю эмоциям и чувствам. — Как Вирате или же как демиургу… В любом случае вы — хозяйка моей судьбы.

— Так отпусти меня, раз я хозяйка!

— Только в том случае, если Вират Тельман… будет не в состоянии отдавать приказы.

— Вират, которого ты, дай-ка вспомнить, почти отравил?

— Я виноват. Пришёл принять наказание. И приму. Я умею проигрывать.

— С чего бы это? — я снова дёрнулась, пытаясь вырваться, а он вдруг сжал меня особенно сильно, притянул к себе, наклонился… Я невольно вздрогнула, испытывая отвращение от одной только мысли о том, что он может попытаться поцеловать меня здесь, сейчас, в такой момент. Но Рем-Таль просто смотрел на меня, не давая возможности отодвинуться, отвести взгляд, не делая и попыток меня коснуться.

— Не хочу… вот так. Если бы… если бы вместе с вами, тогда… Я не отягощён излишними моральными принципами, это верно, но… не так. Так мне не надо.

Я ничего не успела ему ответить. Ничего не успела сделать. Внезапно Рем-Таль с силой отпихнул меня куда-то вбок. Моему измученному телу было уже без разницы, куда падать, я даже не обратила внимания на то, чем и насколько сильно ударилась. Сдирая кожу с ладоней, попыталась приподняться.

Рем-Таль бежал к Тельману. А Тельман стоял, высокий, светящийся и весь какой-то прозрачный, как хрустальный светильник, а острое жало над его головой склонилось так низко, что касалось макушки.

В первое мгновение у меня дыхание перехватило от ужаса — мне показалось, что жало воткнулось ему в макушку, словно насадив на крючок великанской удочки. Очевидно, Рем-Талю показалось так же, ничем иным я не могу объяснить спонтанную несусветную глупость, которую вытворил этот всегда рациональный, сдержанный и выверенно действующий человек. Он схватил с земли каменный осколок, почти такой же, что был сплавлен с левой рукой Огненной Лавии. Не сомневаюсь, что в руках такого тренированного бойца это было не менее грозное оружие, чем у виртуозно владеющей собственным телом магички. Ему могло бы даже повезти. Если бы Шамрейн отвлёкся, не был бы столь разозлён и расстроен, если бы… На что рассчитывал первый Страж? Убить второго духа-хранителя и тем самым поставить под угрозу существование мира? Не убивать, напугать, отвлечь, привлечь внимание..? Или он просто не рассуждал, а действовал, руководствуясь исключительно эмоциями, чувствами? Не понять мне, как можно ненавидеть, хотеть убить человека — и в то же время жаждать отомстить за его смерть пусть даже ценой своей собственной жизни.

Вот только ему не повезло.

Тельман оборачивается, натянутый, как струна, напряженный, бледный, но, несомненно, живой и